– И правда, Никит, придуриваться-то не надо, – поддержал подружку Витек. – Кто нам полночи про свое житье-бытье рассказывал? Пушкин?..
Никите показалось, что он сейчас умрет. Больше всего на свете ему хотелось, чтобы бетонная площадка под ним треснула и он рухнул вниз, в спасительную темноту шахт и подвалов небоскреба. Он почувствовал себя еще более голым, чем час назад в бассейне.
– Ты того, не переживай сильно… – виновато пробубнил ему на ухо шаман. – Так же ж воно правильнише, иначе б не попустило…
– Ой, а покраснел-то, покраснел… Прямо не мужик, а целка! – радостно провыла Шон, и Никите захотелось убить ее. Прямо сейчас. Например, пырнуть огромным ножом, которым она резала сыр. Но о резких движениях нечего было и думать – от навалившихся ужаса и стыда он вообще не мог пошевелиться. И даже продолжавшийся за столом разговор долетал до него словно издалека, сквозь мучительную густую пелену.
– Короче, я жидяру не боюсь, да и остальных Циммершлюзов – тоже, – бодро подытожил Витек, поднимаясь и разминая жилистые плечи. – Попробует меня в какое-нибудь говно втянуть – ему же дороже обойдется…
– А мне бы только старика Копейкина встретить, остальное вообще не ебет, – с мерзким акцентом отозвалась Шон, гремя чашками в углу кухни. – С ним мне и Циммершлюз, и вообще все по барабану…
– А я счастливый… – тихо и доверчиво произнес шаман Харалдай.
– Это в каком смысле? – подозрительно спросил Витек.
– А у прямом… – тяжело вздохнул шаман. – Я у жизни так мало добра от людей бачил, шо отталкивать его по доброй воле не стану… У садике меня обижали, смеялись, бо я до шести лет писялся. У школе тоже… Школа хулиганская была, а я сам росту был небольшого и драться не умел… В армии меня вообще очень сильно обижали! Личная жизнь, як то кажуть, не сложилась… Ну, про тюрму шо и говорить…
– Погоди, а ты чего, сидел?! – В голосе Витька зазвенели нотки восторженного удивления. – Ну даешь, бурят! Я и не знал!..
– Нашо тебе чужое горе? – спокойно продолжал Харалдай. – Всяко у жизни бувае… Но, як не крути, а Марик Аронович, дай ему Бог усякого счастья, нам токо добро делает, шо – не так? Так. От и выходит, шо светлая он душа…
– Ага! Такая светлая, что ты, даже когда камлаешь, ее в упор не видишь! – заржал Витек.
– Я на Ароныча не камлав, не бреши, Витя, – невозмутимо возразил шаман. – А шо души его не вижу – так, может, цэе… духовно не дорос…