– Эй.
И вот кто бы мне сказал, на кой хрен? Незнакомое чувство стянуло грудь, как если бы кто-то сжал изнутри лёгкие.
Она повернулась, подняла на меня свой взгляд и…
– Чё бессмертный, что ли?! – выдала эта синь, прикладывая все силы, чтобы стоять ровно и смотреть прямо, не собрав глаза в кучу.
Я улыбнулся, глядя на эту смазливую мордашку, лишенную какой-либо косметики. Похоже, кто-то совершенно не умеет пить.
– Ну, положим, – ответил так же. – Тебе плохо?
Елизавета Виноградова вместо ответа пьяно икнула и, развернувшись на сто восемьдесят градусов, направилась дальше по коридору, оставляя меня в некотором недоумении. Её поведение казалось мне ну очень странным.
– Эй! – окликнул её я.
– З-завались, придурок, – обернулась, бросила на меня невменяемый взгляд и, качаясь, скрылась за дверью женского туалета.
Что-то подсказывало, что девушка непременно нарвётся на неприятности. В таком состоянии у неё ещё шевелится острый язычок, который может неприятно задеть. Мало ли уродов в клубе? Хотя, она вроде бы не одна была у барной стойки. Жаль, не разглядел парня.
И чего я так парюсь? Подумаешь, пьяный сотрудник УУР. Мало их, что ли?
Пожав плечами, я вошел в мужской туалет, где ополоснул лицо холодной водой и некоторое время пытался понять, что не так. Почему в груди неприятно саднит интуиция? Обычно алкоголь притупляет её, а тут она словно вопит.
Нахмурился, подумав, что у пацанов могло что-то случится. Но учитывая, что там толпа целая и трезвый Старый, который всё разрулит, отмахнулся от этой мысли. Надо на воздух. Позвонить Тане и узнать, как у неё дела.
Вспомнив свою девушку, скривился, как от зубной боли. И как я умудрился так вляпаться? До сих пор так и не вспомнил, как случилось, что я затащил её в постель, зная, что назад дороги уже не будет. Перед Женькой, будь он жив, было бы стрёмно. Да и кого я обманываю? Мне и сейчас стрёмно.
Вздохнул и ещё раз ополоснул лицо. Опять эти мысли. Нельзя мне пить в таких количествах.
Снаружи донесся женский крик, от звука которого меня будто молнией шарахнуло. Вылетел в коридор, едва ли подумав об этом, и увидел не самую лучшую картину. Какой-то тощий хмырь прижимал оперативницу к стене, пользуясь её невменяемостью.
– Лапы свои убери! – рычала она раненым зверем.
Я даже не знаю, что взбесило больше. То, что девушка, сломавшая Ярычу руку, не может отбиться от какого-то придурка, или то, что этот недоумок посмел к ней полезть.