Услыхав над ухом его голос, Василиса вздрогнула и с визгом ринулась обратно.
— Чу, блин! Я все равно не дам тебе бродить по дому! Ложись спать! Чтобы я носа твоего до самого утра не видел! Чего ты там бубнишь? Ложись, давай! Или мне тебя самому раздевать и под одеяло укладывать? Я могу, ты же знаешь!
Я тебе, бл*дь, раздену!
Сам опешил от внезапной вспышки гнева. Нахмурившись, пытался понять, откуда такой кровожадный порыв. Нахмурившись, снова еще крепче сжал кулаки, пытаясь обуздать ненужные эмоции и привести мысли в порядок.
Никита, тем временем, стоял в дверях в Васькину комнату, упираясь широко расставленными руками в косяк, и командовал:
— Брось ты эти туфли! Брось! Ну, не на стол же! На пол! Молодец! Все, залезла под одеяло, закрыла глаза. Я сказал, закрыла глаза! Только попробуй еще раз высунуться — получишь! Как с маленькой, ей Богу!
Наконец, Лазарев, удовлетворившись своей работой, довольно кивнул и закрыл дверь. Тяжело вздохнул, тряхнул головой, потер ладонями глаза и направился к себе со словами:
— Вот теперь с чистой совестью можно идти спать. Под пристальным взглядом недовольного Тимура добрел до своей комнаты, со второго раза справился с дверной ручкой, распахнул дверь и сделал шаг внутрь, но на пороге остановился, и вполоборота развернувшись, произнес, не скрывая откровенной насмешки, — можешь не пытаться испепелить меня своими черными глазищами. Не выйдет! И да, погуляли просто отлично!
Ах ты, с*ка прозорливая!
***
На следующий день проснулся поздно. Может из-за того, что вчерашний вечер тоже не на сухую провел, а может по причине того, что до самого утра не мог глаз сомкнуть, лежа в своей постели и пережевывая непонятные самому себе мысли.
Хозяйка эта, будь она не ладна, из головы все никак не шла, со своим чудесным преображением. Нет, он прекрасно помнил рассказы отца о том, что в корсете становишься сушеным как мумия, изнеможенным, но к таким вот изменениям оказался совершенно не готов.
В голове просто не укладывалось. Как из той сушеной мартышки могла получиться вот такая привлекательная девочка с хитрыми глазками.
А глаза-то вообще какие! Огромные! Это что же у нее за очки такие были, раз казалось, что эти глазищи не больше бусины?
Как же ей, наверно, было хр*ново подходить каждый день к зеркалу и видеть вместо привычного отражения бледную измученную тень. Не удивительно, что вечно такая расстроенная бродила, грустная. Тут дело не только в боли постоянной было, но и в страхе остаться такой навсегда.