– Это как же? – изумился Пушкин, отлично знавший чеченские ревнивые обычаи обращения с женским полом. – Откуда вы разжились этими красавицами?
– А это, Саша, наше новое оружие, – с наслаждением пощипывая сивый ус, разъяснил Арестов. – В генералитете, вишь, изобрели – и тотчас нам секретный приказ: при каждой удобной оказии красть у чечни баб и девок.
– Так ведь они же… Для них же…
– Именно, брат! Позор несмываемый. Так через это мы и ожидаем, что в отчаянии чеченцы со дня на день с переговорами к нам придут, миру запросят. А мы им, вестимо, наши кондиции: соблюдите, мол, и живите со своими бабами покойно…
– Ну и дела! – поводил Пушкин носом, а глаза между тем скосил на примеченную им в толпе ткачих особливо хорошенькую чеченку.
День этот за всеми хлопотами и толпою новых впечатлений быстро завернул к закату. Как и бывает в горах, темнота спустилась незапно, так что Пушкин, отвлеченный к тому же довольно шумным пиршеством, сумерек и не приметил.
Все уж изрядно, по-русски говоря, назюзюкались, Хламидов откуда-то притащил гитару с гвардейским этаким бантом, и в свежем высокогорном воздухе звонко разлился романтический струнный перебор. Тут же поднял хмельную голову поручик Охлобыстин, слывший здешним Фаринелли, о чем Арестов горячо прошептал Пушкину на ухо, – и поверх струнного звона раскатился его волнующий тенор: «Ой, да не вечер, да не ве-ечер!»
– Пойдем, Саша, до ветру, – пробормотал Василий Семенович и подцепил Пушкина под локоток.
С хохотом и прибаутками помочились они с самого высокого бастиона. И тут Арестов неожиданно подтолкнул Пушкина в бок:
– А что, брат? По-прежнему ли ты охоч до женского полу?
– Не жалуюсь, Василий Семенович, – пробормотал тот. – Да к чему ты спрашиваешь?
– А к тому, брат, что давеча, я приметил, ты глаз-то на одну чеченочку положил.
– Да полно вам шутки шутить! – увернулся было в смущении Пушкин.
– Положил, положил! Не отпирайся! – настаивал Арестов и снова, хохотнув, подтолкнул его в бок. – Так ведь это можно устроить!
– Не совестно вам, Василий Семенович! За кого вы меня принимаете? Как могли вы хотя на минуту допустить, что честь моя мне позволит девушку силой взять, на правах, так сказать, победителя?
– Нет, это ты меня обижаешь, Александр Сергеевич! – насупился Арестов. – разве ж я говорил, силою?