Заслужил он славу жестокого бойца и хладнокровного командира,
берегущего своих, а потому, когда когтистая лапа непонятно откуда
взявшегося овражника располосовала взводному ногу, то тащили его до
базы бегом, молясь всем богам, чтобы не пришлось ногу ампутировать.
Обошлось – яд и грязь не успели проникнуть глубоко, но охромел он
навсегда. Его звали в штаб, но Стас отказался, и тогда Старшой
тяжело вздохнул, матернулся и положил на стол тяжелую черную трость
– прощальный подарок отставнику.
Отставник дар принял с благодарностью и ушел на вольные
хлеба.
Была в жизни Хромого и парочка темных пятен, но что там к чему –
точно никто не знал. Раз по большой пьянке попробовал что-то
вякнуть Федюня Бронницкий, пузырил губки, вещая о хорош-шем
знакомце в штабе, многозначительно водил толстым пальчиком, глядя в
сторону тихо сидевшего в глубине трактира Стаса, да ничего толком
сказать не успел, развезло. А наутро нашли Федюню в сугробе синего
и твердого, что твое полено.
Вот видение синего негнущегося Федюни и мелькнуло перед глазами
приказчика, когда он смотрел на серебристую каплю навершия трости,
методично опускавшуюся на широкую смуглую ладонь, пересеченную
старым шрамом. Но продолжал стоять на своем:
– Берете и уходите. А что в коробках – не знаю. Мое дело
передать, сами понимаете, Стас Григорьич. Обязательное условие –
уложиться до новогоднего вечера. То есть самое большее за три
дня.
Сказал – и покосился на окно, за которым серые зимние сумерки
стремительно превращались в глухую ночь. Поежился. Стас заметил,
молвил ободряюще:
– Да не бойся, Акимыч, мы тебе провожатого подвесим, дойдешь,
как по Тверской.
Приказчик явно приободрился:
– Ну, спасибо тебе, друг любезный! Место у вас, сам знаешь,
глухое, как только тут живете.
– Хорошо живем, хорошо. Ты мне зубы-то не заговаривай. Купец
твой сам понимает, чего от нас хочет? Это ж не просто дровишек из
лесу притащить. Это же Старый Базар! Ты знаешь, сколько там народу
легло? Который вот так вот сходить за барахлишком хотел? Да еще и
срок ты нам ставишь – три дня! да еще и под Новый Год!
Приказчик тяжело вздохнул:
– Семьдесят монет.
– Что-о?! – раздалось из дальнего угла комнаты. Заскрежетал
отодвигаемый стул, и Акимыч, выставив перед собой в успокаивающем
жесте раскрытые ладони, испуганно попятился: