– И что, такое бывает каждый раз, когда ты испытываешь жалость к кому-нибудь? – осторожно уточнил Барс.
– Нет, – помотал головой Аль. – Нет. Я больше не умею испытывать жалость… За последующие тринадцать лет меня отучили от очень многих вещей, в том числе и от жалости к другим. Не сразу, конечно… А в тот день… Стражники подняли меня, завели в караулку. Заставили залпом выпить кружку холоднющего вина. У меня сразу свело зубы, а в голове приятно зашумело, и на душе стало легко… Да, я тогда сильно опьянел. Еще бы! Много ли надо пятнадцатилетнему мальчишке, ни разу в жизни не пробовавшему хмельное!.. От стражников пахло потом, табаком и горячим металлом, и я, помню, отчаянно захотел стать одним из них…
Темьян-Барс понимающе вздохнул и спросил:
– И ты пошел назад в общину?
– Нет, – покачал головой Аль. – В нас с рождения вкладывали одно простое правило: если ты получил приказ, во что бы то ни стало обязан выполнить его. Сдохнуть, а выполнить… А для меня в тот день приказом являлось задание передать записку лекарю… Оклемавшись, я вышел из караулки и пошел по городу разыскивать нужную улицу. Вид у меня, конечно, был еще тот. В перепачканной блевотой и дерьмом одежде, с засохшими кровавыми подтеками на лице. Да и пахло от меня так, что встречные люди морщились и переходили на другую сторону улицы. Представь, каково это для пятнадцатилетнего подростка! Самолюбивого и не уверенного в себе!
Аль сделал паузу, улыбаясь воспоминаниям.
– Да уж, – фыркнул Темьян.
– Я шел, из последних сил стараясь не обращать внимания на гримасы встречных, и только это спасло меня от повторения приступа. Лекарь встретил меня понимающим взглядом и повел на кухню, велев кухарке нагреть воды… Теперь-то я знаю, что Наставник загодя предупредил его. Лекарь знал, в каком непотребном виде я появлюсь… Пока я отмывался в лоханке, он принес новенькую с иголочки одежду, словно на меня пошитую… Вернее, на меня и пошитую, говорю же, все было подготовлено заранее… А потом пригласил меня отобедать с ним и его семилетним сыном.
Обед я запомнил плоховато. Помню только, что его сын таращился на меня, открыв рот. Я же ел, не чувствуя вкуса, и боялся поднять глаза. А дальше произошло нечто неучтенное моим Наставником. В самый разгар обеда с кухни раздался истошный женский крик. Лекарь с мальчишкой бросились туда, а я сидел как пригвожденный и изо всех сил пытался оттянуть неизбежное.