С точки зрения практической политики и развития политической системы все эти идеологические нюансы не имеют никакого значения. Жириновский и жириновцы оппонируют правящей партии и первым лицам государства по существу только во время выборов. Как отмечает А.В. Макаркин, «после 1993 г. Жириновский успешно сотрудничает с Кремлем, проявляя почти безграничную способность договариваться» [19].
История КПРФ и ЛДПР свидетельствует: не выигрывать (это нереально), но просто составить конкуренцию партии власти могут только сколько-нибудь радикальные организации. Не экстремистские, но и не строго центристские. Масштаб социальной базы позволяет зюгановцам и жириновцам пройти в парламент, не больше.
При более низком чем 5 % проходном цензе в Думе могли бы оказаться (как было когда-то) партии правой, действительно либерально-демократической направленности. Но даже в этом случае они, наподобие пресловутого «офисного планктона», представили бы собой не более чем парламентский планктон. У правых нет ни оригинальной привлекательной для масс идеологии, ни (в силу этого) сколько-нибудь широкой и прочной социальной базы, ни ярких лидеров (Михаил Прохоров только проходит телепробы в этом амплуа). Последним претендентом, хоть и не очень сильным, на роль харизматического вождя мог бы стать Г. Явлинский, политик более близкий по своим воззрениям к европейской социал-демократии, чем к либералам, и потому «зависший» в политическом пространстве. Если Жириновский и ярый национализм искали друг друга и нашли, то Явлинский и социал-демократия, похоже, и не искали друг друга. Когда социал-демократическое знамя России подхватил Горбачёв, Явлинскому было уже поздно вклиниваться в эту нишу – да и как бы он порвал со своим детищем «Яблоком»?
Как говорилось выше, Кремль допускал возможность опоры на две взаимоподдерживающие и взаимозаменяющие партии власти – право– и левоцентристскую. Эта модель двухпартийной системы по образу и подобию США, либо Западной Европы какое-то время сидела в умах кремлевских идеологов и политтехнологов. Плодотворной, однако, ее с самого начала нельзя было назвать по крайней мере по двум причинам. Во-первых, она дезориентировала бюрократию – главный административно-управленческий опорный столб Кремля. Во-вторых, традиции и опыта двух опор власти у России не было никогда и это раскалывало электорат партии власти, раскалывало отнюдь не в идеальной и потому нереальной половинной пропорции, при которой другим партиям не оставалось социальных ниш, а в неравной пропорции, при которой в борьбу вмешивались другие партии.