И, провожаемый взглядами потрясённых соседей, Васечкин гордо удалился.
Он яростно качал перед собой коляску с разбушевавшимся младенцем и тихо, но упорно приговаривал: «Спокойно, Петюня! Главное – держать себя в руках!»
То ли в классики они играли, то ли в пинг-понг, то ли ещё во что-то – не в этом дело, но факт в том, что Люда Яблочкина проиграла, а Маша Старцева выиграла, и вот этого-то Люда пережить не могла. Может быть, она успела бы отыграться, но Маша торопилась домой, и Люде ничего другого не оставалось, как до дна испить горечь поражения.
Уныло она брела по улице и сама не заметила, как ноги вынесли её к Машиному дому, подняли на третий этаж и поставили перед Машиной дверью.
Рука сама потянулась к звонку.
Дверь отворилась. На лестницу хлынули весёлые голоса, смех, музыка. Перед Людой стояла в нарядном платье Маша.
– Давай доиграем, а? – угрюмо спросила Яблочкина.
– Ты что! – ахнула Маша. – Я сейчас не могу. Гости у нас.
Дверь захлопнулась.
Яблочкина тупо стояла перед дверью.
Потом начала спускаться по лестнице.
Поздно вечером в квартиру Старцевых опять позвонили.
– Машу можно? – всё так же угрюмо попросила Люда.
Вскоре появилась Маша в ночной рубашке и вытаращила глаза:
– Тебе чего?
– Может, сыграем, а?
– Ты что! – поразилась Маша. – Я уже спать легла!
И опять захлопнулась дверь.
И опять в той же тупиковой задумчивости стояла перед ней Люда. Глаза её уныло шарили по лестничной площадке.
Вдруг она увидела кусок отвалившейся штукатурки. Лицо её приняло осмысленное выражение.
В следующую секунду Яблочкина схватила этот кусок и крупными буквами вывела по свежевыкрашенной стене: «Машка – дура!!!»
Потом она вытерла взмокший от напряжения лоб и со счастливой, облегчённой улыбкой направилась домой.
В 4-м «Б» шёл урок литературы. Сан Саныч рассказывал о детстве Максима Горького. Детство было, конечно, трудное, но класс почему-то внимал тяготам великого пролетарского писателя довольно рассеянно.
Лишь Люда Яблочкина явно сопереживала рассказу. Она то страдальчески морщила лоб, то кусала губы, и это повышенное внимание, надо сказать, приятно волновало учителя. Он уже и рассказывал, собственно, только для неё, глядя вдохновенно в её голубые глаза, на которых чуть ли не наворачивались слёзы, на её взмокший от чрезмерного напряжения лобик.