– Можно до губъ?
– Тихонько.
– Очень тихо.
– Не робѣй.
– До губъ.
Оттолкнутся и взлетятъ. Отъ земли къ землѣ паря, отъ тепла къ теплу ровно крича. Птицы – онѣ вѣдь, пожалуй, везучія – у нихъ своя награда.
Восковыя свѣчи и ночью асфальтъ, крупный у моря песокъ и ея бёдра. Просто красивыя.
– Тихонько.
– Помню.
– Оно вотъ.
– Вѣтромъ.
Самую чуть, но чай отличается. Разнится вкусомъ воды и лимонностью карамели, что вприкуску. Совсѣмъ не похожа и заварка съ плавающими листочками поверхъ.
Жить загородомъ, ходить по обмелѣвшему берегу съ трупами сорокъ и берёзовой корой.
На тополяхъ сосѣдняго берега пожелтѣла листва, пожелтѣли берёзы, пожелтѣла трава, и только полынь оставалась полынью.
Въ сосѣдней комнатѣ спитъ дѣвушка съ маленькой грудью. Спитъ ея улыбка, похожая на нѣкогда видѣнную чью-то. «Чью-то» – есть въ этомъ отъ аристократіи.
– Въ сосѣдней комнатѣ спитъ дѣвушка съ маленькой Чьюто.
– И стараться не надо.
– И любить подавно поздно. Это же Чьюто.
Дѣвушка – хорошо. Пауки и печь – неплохо. Вотъ цѣпочка ходиковъ повисла надъ топоромъ, виситъ и косичка лука въ углу – всё подъ рукой. Пожалуй, стоитъ подойти къ портрету Ленина, тихо протереть отъ пыли коммунизмъ мозаики, отодвинувъ отъ края керосиновую лампу, допить бутылку коньяка.
Сексу въ двухъ метрахъ отъ портрета вождя кто-то не придалъ бы значенія. Сексу въ двухъ метрахъ отъ чугуннаго олимпійскаго медвѣдя никто не радъ. Фіолетъ астръ, желтизна шафрановъ и массивы соціалистической мебели.
– Что въ тебѣ не такъ?
– Совсѣмъ не такъ?
Вѣдь заходилъ разговоръ и о силѣ съ надёжностью, и о пріоритетахъ, и о томъ самомъ Чьюто.
– Какъ сильно пахнетъ облѣпиха?
– Сильно.
– Насколько надёженъ ея запахъ?
Сейчасъ замѣчательное время, сейчасъ восхитительные люди, сейчасъ грандіозный сумракъ.
– Ты вся хорошая.
– Конечно.
– Съ этого можно и начать.
– Только держи меня.
Гобеленъ чуть испачканъ, но значенія не стоитъ придавать. Люстра въ пыли, её совсѣмъ не различишь. Дышится свободно и каждый вздохъ будто отрѣзанъ. Дышится свободно, но всё же что-то не такъ. Нѣкоторыя изъ пластинокъ въ трещинахъ, нѣкоторыя по полу. Всюду книги и подъ окномъ раскинуто одѣяло.
– Держу.
– То, что держишь ты, держитъ и тебя.
– Не паясничай.
Поодаль полотенце въ пескѣ и солнечный свѣтъ. Смотришь въ патину зеркала, силишься разглядѣть помолодѣвшее лицо сквозь трещины амальгамы, но сѣдѣютъ волосы, и приближается вѣтеръ. Но, какъ и прежде, дышится свободно. Если не принимать близко къ сердцу затхлый апельсиновый амбре.