– Слушай сюда, второй сталеплавильный! Чтоб после смены в «Металлурга» все как штык! – клич по цехам проносится сквозь гул. – Там в первый, в первый ККЦ ребятам передайте.
– Слышь там, на переднем краю обороны, – собрание в полвосьмого, собственники, поняли?!
– А что такое там опять без объявления? Чего опять правление мутит? Семеро с ложкой эти наши, а?
Кран-великан над головами вопрошающих проносит в пятиэтажной высоте контейнер, полный стального хлама передельного, – дно разверзается, и ломано-перекореженные кости производства мгновенной осыпью срываются в конвертерную глотку.
– Так известно чего: было семеро – теперь еще восьмого позовут. Еще бандоса нового в правление.
– Были двугорбые – теперь какие будем?
Чугунный ковш ползет по рельсам неостановимо и, поравнявшись с печью, медленно крениться начинает, как в Судный день над головами грешного народа, – парад планет на расстоянии протянутой руки; в самой башке твоей вот, кажется, встает переполняющее солнце чугуна – и, повинуясь тяготению, выливается в жрущую масть конвертерной печи. Весь конвертер гудит, раскаленный форсажем, как реактивный истребитель при отрыве. Кислородный поток выдувает из сопел клочья желтого пламени, и расплавленный воздух дрожит, истекая беспримесным ужасом.
– По поводу чего собрание, не слышали? Вот чего нас так вдруг сверхурочно?
– То, то! Дождались, про что вам говорил!.. Хуже, хуже банкротства! Прилетели к нам грачи – пидорасы-москвичи. Комбинат теперь их, и мы все теперь ихние.
– Да откуда такое?!
– Из надежных источников, приближенных к верхам… А Кристинка-бухгалтерша по секрету на ушко шепнула. Ну а кто у начальства со стола не слезает? Это ж уши-локаторы. Все ж при ней меж собой решают.
И шагают, лавиной катятся – толком так и не смывшие въевшейся угольной пыли и копоти – вот так все и идут с подведенными, словно у баб для соблазна, глазами. Весь Дворец металлурга гудит, все подходы забиты, вся площадь: вон молодняк Валеркиной бригады скалит зубы, вон ветераны славы трудовой – в чистых синих спецовках сатиновых, обомшелые, полуседые, с последней жидкой прядкой на голых черепах, встающей на ветру казачьим оселедцем, – насупленно-угрюмые одни, с ухмылкой недоброго предчувствия другие, вон среди них Чугуев-старший с широкоскулой каменной мордой и ртом, пробитым словно штыковой лопатой.