Огонь и закатный свет.
Небольшой эскиз. Едва угадываемая сквозная, во тьму, аркада, а выше, над сквозной аркадой – многооконно-многоарочная стена, залитая плотным розовым светом; внутренний угол Пьяццы, аркады наполеоновского крыла Прокураций?
Размытая, направляющаяся к чёрному провалу в красноватой арке фигурка; кажется, эскиз к театральной постановке «Венецианского купца».
– Что это, что? – приставал Германтов; необъяснимо растревожила его та фигурка, притянутая тёмным провалом.
Ещё шаг, и фигурка та будет вмурована в черноту, охваченную огнём.
Махов ворчал, не прерывая работы:
– Как что? Бой в Крыму, всё в дыму, ничего не видно.
– Нет, правда, что это?
– Геенна огненная, – помрачнев, Махов забормотал: – Когда б не страх чего-то после смерти… – В зрачках заплясало то ли картинное, то ли натуральное, печное, пламя, а выражение глаз сделалось совершенно диким.
Отложил кисть, насупился, опустил тяжёлые веки. На щёку лёг еле заметный розовый отсвет.
Рефлекс живописи? Или отсвет адского пламени?
– Вот скажи, что такое портрет? Думаешь – бородка, глазки, носик и ротик? Нет, это всё пишется для отвода глаз родственников модели – им умилительное сходство подай, а на самом-то деле…
Что же на самом деле?
– Запомни, Юрик, – с какими ласковыми обертонами Махов произносил его имя, – запомни, Юрик, художник не может знать, что он пишет… никак не может. Это выясняется много позже, ведь смертный художник для вечности, – как бабочка-однодневка, а картина может жить долго, очень долго. И, Юрик, – опустил руку с огненной кистью, – хотя бы поэтому, то, что на картине написано, выясняется не самим художником.
Совсем загадочно.
– Кем, кем выясняется? – Германтов, будущий корифей-искусствовед, и не подозревал, что задаёт ключевой для себя вопрос.
Махов тогда нахмурился, задумчиво ощупал его взглядом и не ответил. А потом забормотал по своему обыкновению, будто бы не для Германтова, для себя.
– Нужен талант смотрения, особый талант, позволяющий увидеть в картине то, что в ней к моменту её написания спрятано, а то и вовсе отсутствует, – и добавил: – Нет поначалу того, что потом проявляется, да и не могло изначально быть. Хорошая, настоящая картина – умней художника, но ум такой картины проявляется не сразу, до него, скрытного картинного ума, ещё надо бы дорасти. За столетия рассматривания картины меняются – в картинах и фресках накапливается и обнаруживается потом внимательным острым глазом столько всего неожиданного, что и сами художники, когда-то написавшие те картины и фрески, если бы встали вдруг из могил и смогли бы пошире открыть глаза, думаю, изумились бы, а многие – ужаснулись увиденным и отреклись бы от давних своих творений.