Чрезмерно голый стал багровым от загара.
Неожиданно подхватил Шанский:
Сенека облачился в галифе.
Во рту Лукреция гаванская сигара,
Он приглашён на аутодафе.
– Так это же он, он, вы с ним на время сговорились, Даниил Бенедиктович? Секунда в секунду!
– Салют, салют!
– Всё ещё виртуозные верлибры слагает?
– У него и дивная коллекция брандмауэров собрана!
– Как-как?
– Бродит с фотоаппаратом по Васильевскому, Петроградской… не коллекция даже, скорее – энциклопедия.
– Верлибры набивают оскомину.
– Доказал, что и рифмовать умеет.
– Попробовал и сразу – абсурдистский венок сонетов!
– Штрафную, штрафную Геночке! – Шанский наливал в бокал водку.
– Геннадий Иванович, к нам! – звала Милка, а Головчинер, – привет, привет, – и, клоня голову, пожимая прохладную руку гостя, нахваливал, пока тот усаживался, отважно напечатанные в «Просторе» верлибры.
– И картошечкой закуси, ещё горячая, присыпать укропчиком? – хлопотала Милка, пока рыжебородый Геннадий Иванович Алексеев глубоко посаженными цепкими бледно-голубыми глазами обводил лица, картины, готовясь произнести извечный, шутливо-серьёзный тост за бессмертное святое искусство; Головчинер, хотя и задетый, раздосадованный тем, что Шанский так легко разгадал загадку, что поэтический сюрприз оказался скомкан, понадеялся отыграться одиннадцатым тостом и великодушно присоединился.
Дружно завопив, выпили, зажевали.
– Язычников ждало за гробом подземное царство мёртвых, царство теней…
К чему он? – вздрогнул Соснин.
Гошка, прислушиваясь, помогал собирать тарелки.
– У христиан, одержимых муками вины и раскаяния, верой в бессмертие вознесённой души, мир мёртвых обосновался в царстве небесном, разделившись на рай и ад, дабы за земные деяния воздавалось на небесах, – Шанский, как если бы осчастливил эпохальным открытием, многозначительно помолчал.
Открытие, однако, последовало.
– Но поверх религии, отделявшей праведников от грешников обустройством для них идеального и ужасного пристанищ на небесах, к поискам рая и ада подключилась скользкая новейшая психология, служанка интеллекта, гораздого жить вне морали, упиваясь абстрактно-игровыми картинками инобытия. Удивительно ли, что рай и ад индивида-интеллектуала расположились на временной оси? – рай очутился в прошлом, которое всё болезненнее переживалось как рай потерянный, тогда как…