Приводили председателя.
Толстый председатель плакал и бормотал:
– Я нечаянно. Я больше не буду».
«…Утром на службе все хохотали, увидев лист, писанный ночью при восковых свечах.
Заведующий редакцией посочувствовал:
– Вы не дойдете до него, голубчик.
– Ну, так я дойду до Надежды Константиновны! – воскликнул я в отчаянии. – Мне теперь все равно. На бульвар я больше никогда не пойду ночевать».
«…И я дошел до нее.
В три часа дня вошел в кабинет. На письменном столе стоял телефонный аппарат.
Надежда Константиновна в вытертой какой-то меховой кацавейке вышла из-за стола и посмотрела на мой полушубок.
– Вы что хотите? – спросила она, разглядев в моих руках знаменитый лист.
– Я ничего не хочу, кроме одного – совместного жительства. Меня хотят выгнать. У меня нет никаких надежд ни на кого, кроме Председателя Совета Народных Комиссаров. Убедительно вас прошу передать ему это заявление.
И я вручил ей мой лист.
Она прочитала его.
– Нет, – сказала она, – такую штуку подавать Председателю Совета Народных Комиссаров нельзя!
– Что же мне делать? – спросил я и уронил шапку.
Надежда Константиновна взяла мой лист и написала сбоку красными чернилами: «Прошу дать ордер на совместное жительство». И подписала: «Ульянова». Точка.
Самое главное, Ваня, что я забыл ее поблагодарить.
Забыл!!
Криво надел шапку и вышел».
«…В четыре часа дня я вошел в прокуренное домовое управление.
Все были в сборе.
– Как? – вскричали все. – Вы еще тут?
Я зловеще поинтересовался.
– Так вы все еще желаете моего вылета? Как пробки? Да?!
Я вынул лист, выложил его на стол и указал пальцем на заветные слова. Барашковые шапки склонились над листом, и их мгновенно разбил паралич. По часам, что тикали на стене, могу сказать, сколько времени он продолжался.
Три минуты.
Затем председатель ожил и завел на меня угасающие глаза.
– Улья?.. – спросил он суконным голосом.
Опять в молчании тикали часы.
– Иван Иваныч, – расслабленно молвил барашковый председатель, – выпиши им, друг, ордерок на совместное жительство.
Друг Иван Иваныч взял книгу и, скребя пером, стал выписывать ордерок в гробовом молчании».
«…сколько лет я прожил в той комнате. Сейчас не помню… около восьми…
Самое главное, Крупскую тогда забыл поблагодарить. Неудобно как…
Благодарю вас, Надежда Константиновна».