– Для обоих? – спросил Орест.
– Чем выше мой чин, тем больше шансов, что мне удастся отстоять вас под напором гестапо, которое давно относится к вам с подозрением.
– Тогда поздравляю.
– Вот так-то лучше. А что касается госпожи Жерницкой, то не думаю, что румынские власти решатся выдать её русским, хотя они уже превратились в союзников русских. На всякий случай, я попросил своего человека в Бухаресте выяснить, как сложилась дальнейшая судьба этой фрау и, если понадобится, каким-то образом подстраховать её. А во время последней поездки в Берлин выяснил через задержавшегося у нас сотрудника румынского посольства, что Жерницкая вроде бы давно пересекала границу рейха. Но, поскольку затем румынский король объявил войну рейху, во всеобщей суете сотруднику было не до какой-то там русской беженки. Тем более – с германскими, а не румынскими, корнями.
Штубер вновь наполнил рюмку мастера, с интересом проследил, как тот мгновенно опустошил ее, вновь наполнил, но предупредил, чтобы с выпивкой тот не торопился.
– Со мной все ясно: я в плену. Но какого дьявола вы столь пристально следите за Жерницкой? Вам-то она зачем понадобилась?
– Вы все еще считаете, что находитесь в плену? – сурово блеснул глазами Штубер. – Все это – неопределенно повел он рукой перед своим лицом, – вы считаете пребыванием в плену? И это вы, человек, на чьих руках кровь нескольких германских солдат и которого давно следовало бы вздернуть на одном из крючьев гестаповской тюрьмы Плетцензее!
– Но ведь не вздернули же. Почему-то…
– Не будем выяснять почему, это отнимет много времени и нервов. И вообще, считайте себя моим гостем.
– Понимаю, я понадобился вам как мастер, скульптор.
– Я ценю вас больше, нежели вы заслуживаете того как резных дел мастер.
– Тогда спрошу по-иному. Каковы ваши планы в отношении меня. И связаны ли эти планы с Софьей Жерницкой?
– А вот на этот вопрос вы, Отшельник, имеете полное право. Мне рассказывали, что до войны ваши картины, как, впрочем, и ваши иконы, пользовались большим успехом.
– Пользовались, – признал Орест.
– И что вдохновителем вашим стала госпожа Жерницкая.
– Тоже верно: она очень помогала мне. И в быту, и в организации заказов. Хотя за само написание иконы можно было сесть лет на десять в тюрьму.
Штубер поднялся и с рюмкой в руке прошелся по кабинету. Только теперь, сопровождая новоявленного штурмбанфюрера взглядом, Орест присмотрелся к обстановке этой катакомбной выработки, служившей эсэсовцу и кабинетом, и жильем. Обшитые досками стены, на одной из которых вместо неизменного портрета фюрера, висела фотография самого Штубера, красовавшегося рядом с Отто Скорцени; походная печка, напоминавшая привычную для славянского ока печку-буржуйку, и бревенчатая перегородка, за которой, очевидно, находились кровать и солдатская тумбочка.