Процессии соединились. Оба гроба были внесены в церковь, где также архиреем соборне была отслужена литургия и совершено отпевание. После краткого надгробного слова, произнесенного архиреем над жертвой людской злобы и преступления, как он назвал покойного князя Александра Павловича, гробы были вынесены из церкви и опущены в находящийся в ее ограде фамильный склеп князей Шестовых.
Приглашенные отправились в дом.
В этот же самый день, в стороне от сельского кладбища, без церковного погребения был опущен в могилу дощатый деревянный гроб с прахом самоубийцы убивца князя Александра Павловича – Якова.
Все гости пробыли в Шестове до утра следующего дня.
За роскошным поминальным обедом и после него разговоры шли на тему совершенного княжеским камердинером преступления.
Оно для всех казалось очевидным и безусловно доказанным.
Одному Карамышеву, нет, нет, да и приходила мучавшая его мысль о невиновности лежавшего уже в могиле Якова Петрова Быстрого. Он, впрочем, не высказал этой мысли вслух.
Гиршфельд улучшил минуту и сообщил княжне Маргарите Дмитриевне, застав ее на задней террасе одну, что так князь не признан самоубийцей, то завещание его действительно, и показал ей похищенное им письмо с резолюцией князя.
– Теперь менее чем когда-нибудь возможно допустить состояться свадьбе сестры, так как тогда ее деньги уйдут из наших рук, – сказал он.
– Не беспокойся, – заметила она ему, – я уже успела внушить ей мысль о глубоком годичном трауре и о том, что свадьба ранее этого срока была бы оскорблением памяти покойных отца и дяди, а год – много времени.
– Ты надеешься за это время расстроить эту свадьбу совсем?
– Я уже раз говорила тебе, что этой свадьбы не будет, значит и не будет! – раздраженно отвечала она, идя навстречу входившим на террасу княгини с бароном и баронессой Фальк.
Гиршфельд успел незаметно спуститься вниз.
На другой день гости разъехались, и Шестово опустело, Шатов уехал тоже.
Остались лишь княжны, решившиеся выехать в Т. через несколько дней, вместе с теткой и будущим ее поверенным – Гиршфельдом.