Степан кивнул и исчез.
– Успокойтесь ради Бога, – сказал по-французски Маликульмульк виолончелисту, которого уже унимали его товарищи, тоже не совсем трезвые. – Вы во дворце его сиятельства князя Голицына, а не в трактире.
– Я – артист! Я играл французскому королю! – отвечал на это Баретти. – Я играл испанскому королю! Меня Моцарт благословил! Я играл его квартеты – он бил в ладоши!..
Итальянцы принялись ругать его на свой лад – половины слов Маликульмульк не понял, но догадался, что итальянские соленые слова не хуже русских. Ему стало неприятно – не замечая грязи в ее материальном проявлении, он испытывал едва ли не боль от грязи словесной. К счастью, появился догадливый Степан, он привел с собой другого крепкого лакея, Андрюшку, и вдвоем они стали заворачивать Баретти в шубу.
Маликульмульк молча смотрел на притихших итальянцев.
– Вы ведь ничего не скажете их сиятельствам? – робко спросил по-немецки…
– Не скажу.
Не дожидаясь, пока виртуозов выпроводят, Маликульмульк поспешил к гостям – убедиться, что хоть певцы и певицы не буянят. Он их не нашел – очевидно, они, люди благовоспитанные, не желали выглядеть назойливыми и вернулись в свои комнаты. Тогда Маликульмульк еще раз прошел по гостиным, его остановили знакомые офицеры, потом подошла возмущенная Тараторка – княгиня приказала ей отправляться в ее комнату и ложиться спать. Тараторка требовала, чтобы «милый, добрый Иван Андреич» немедленно пошел к Варваре Васильевне и уговорил ее не прогонять в постель взрослую девицу. Маликульмульк отвечал, что княгине не до нее, и был прав – Варвара Васильевна беседовала с бургомистром Барклаем де Толли и его супругой. Нужно же было хоть с кем-то в магистрате поддерживать хорошие отношения. Она как-то встречалась с двоюродным братом бургомистра Михелем Андреасом Барклаем де Толли (в Санкт-Петербурге этого кузена звали Михаилом Богдановичем, и сейчас, как выяснилось, он был уже генерал-майором). Сейчас воспоминания очень пригодились.
– Ну, Иван Андреич! – ныла Тараторка. – Подождем немножко и подойдем к Варваре Васильевне! Вас она послушает, вас она любит!
Это было бесстыжей лестью. Княгиня просто зачислила Маликульмулька в штат своей прислуги – и, как полагалось доброй барыне, заботилась о нем, приправляя заботу то ворчанием, то сердитым словцом. Но объяснять это Тараторке он не желал.