— А что с тем мужиком стало? — наконец выдавил он из себя
волнующий его вопрос.
— Напрягись и догадайся, — я не стал облегчать ему
разговор, хватит уже, не маленький. — Тебе не три
годика.
— А кто его? — нудно маялся совестью Антоха. — Ты или
Далин?
— Тебе-то что? — уже всерьез удивился я. — Это не твое
зайчачье дело, прямо скажем. То, что от него осталось, завтра
местные утилизируют, вот и все. Был упырь, и нету упыря. Забыли и
проехали.
— Вот так вот просто? — прищурился Антоха в жестоком
приступе добродетели. — А ты знаешь, Артем, у нас дома церковь
приходская рядом. Там отец Георгий служит, все его очень любят. Вот
все, и бабы, и дружинники из вохры. Так вот он говорил, что есть
старая поговорка — если убить убийцу, то число убийц в мире не
изменится. Вот так.
— Поп этот твой мудень блаженный, — я не стал его жалеть и
с ходу врезал по авторитету отца Георгия. Мне хотелось, чтобы
Антоха возмутился и вышел из пришибленного состояния. — Болтает,
чего не знает. И ты вместе с ним. Своих мозгов нет, поповскими
пользуешься. И ладно бы если твой поп тебе чего умного сказал,
идиот он конченый просто.
Антоха покраснел, вцепился в подголовник соседнего кресла
и его наконец-то прорвало. Он начал, брызгаясь слюнями и
захлебываясь, излагать мне свою куцую жизненную программу,
основанную на куцем же жизненном опыте и мамкиных, вкупе с отцом
Георгием, установках. И еще я с удивлением отметил для себя, что
влияния Сан Саныча здесь практически не наблюдалось, что
настораживало. Слишком хорошим и домашним парнем был наш Антоха. Я
засмотрелся на его бушевавшую ауру, по которой можно было с
уверенностью сказать, что юнга наш пребывал в настоящем смятении и
находился на грани истерики, и поэтому пропустил искренне-пафосное
начало.
— Нельзя же так! — обличающе тыкал он в меня пальцем. —
Просто так вот взять и убить! Человека! Живого, хладнокровно!
Зачем? Чем вы тогда от него отличаетесь? Это же не наша месть, мы
же здесь посторонние, она никого не воскресит!
Он нес обличающие слова в праведном запале, а я одним
глазом следил за обстановкой в небе, а другим внимательно
присматривался к его ауре, выжидая момента, когда можно будет его
успокоить, и потихоньку давил магически.
— А ну-ка цыц! — я наконец дождался перерыва в словах,
когда Антоха исчерпал все претензии своей молодой разболевшейся
совести и пошел с обвинениями по второму кругу. — В кресло садись,
чучело!