Дела – ясно. Делать что-то против себя Партия не позволяет, это разумно.
Свершения – тоже понятно. Это примерно то же самое, что дела. Можно было и не повторяться.
Но ведь ещё им – и помыслы?
И, кажется, с той минуты я впервые почувствовал, как не люблю я эту Партию. Не дождёшься, подумал я тогда.
Ещё и помышлять о вас, чертях.
Помыслы мои – при мне. Ясно?
До сих пор я думаю, что именно поэтому рухнула огромная страна. Не из-за меня одного, конечно.
Из-за того, что непременно требовались ещё и помыслы.
Сейчас попробую пояснить.
Летом меня высылали в пионерский лагерь «Костёр». Это было своеобразное место.
Лагерь принадлежала довольно престижной по тем временам организации «Куйбышевоблрембыттелерадиоэлектроаппаратура». Там работала моя мама.
Но почему-то одновременно лагерем пользовалась детская комната РОВД, кажется, Промышленного района. Эту половину заполняли дети из неблагополучных семей, направленные на летний отдых по льготным путёвкам. Неблагополучно-льготные учили нас жизни. В этой жизни неблагополучия были сплошь, а льготы – только похабные и блатные.
В пионерлагере «Костёр» в нашем отряде было три-четыре неблагополучных. Главный из них был такой Батя.
Он был такой странный, бело-голубоглазый, рыжеватый, весь какой-то влажный, медленный; целый день он грелся на солнце, но солнце его не сушило, белая кожа не загорала: какая-то была у него внутри белёсая сырость.
Отличался он особенно тем, что ненавидел одежду и обувь. Что-то драное на нём ещё бывало одето, обуви же не было у него вообще. Полсмены шли холодные, осенние будто, дожди. И вожатая ему говорила:
– Ты бы маме сказал – она тебе хоть тапочки какие привезёт.
А Батя отвечал:
– А у мамки больно есть тапочки? Мы с ей без тапочков как в тапочках.
И шлёпал дальше по слякоти.
А в соседнем отряде главным был Олег; у него клички не было. Короткое жёсткое имя ему вполне подходило. И это был совсем другой герой. Довольно высокий, жилистый, загорелый; выжженная солнцем белая чёлка; белый сильный шрам на скуле; взгляд – внимательный, тёмный, неглупый (мне он сейчас помнится не как мальчишка лет тринадцати, а – взрослый уже, прищуренный худощавый парень).
Олег был не просто так.
Это был своего рода Робин Гуд.
Он сражался за справедливость.
Целеустремлённо и беспощадно.
Не только в своём отряде – часто шагал он к нашему корпусу, и за ним всегда – два-три сподвижника. Быстро они окружали нужного человечка, и Олег чётко, без выкриков, коротко спрашивал: