Ещё был выход из стационарных помещений на высотный парк. Одна
из крыш корпуса была сплошь засажена высокими кустами и цветами –
оранжерея под открытым (в непогоду автоматически по краям стен
вылезал потолок) небом была отличной. Можно прятаться в укромных
уголках, а ещё лучше подъезжать на кресле-каталке к краю стены,
благоразумно закрытой на всякий случай частой решёткой, и смотреть
на город. Бездумно. Безучастно.
Ела с трудом. Пыталась не приезжать в столовую, но её разыскал
один из официантов и объяснил, что из-за едока, который
отказывается есть, с них снимают какие-то баллы, а поскольку работа
в столовой не приносит ощутимого дохода её работникам… Лисса
кивнула, сказала, что будет посещать столовую.
Попыталась ходить в спортивный зал – сбросить апатию в выплеске
адреналина, пока разминается. Едва она появилась на пороге зала,
подошёл тот самый тренер, который раньше руководил её тренировками,
приучая к владению искусственными конечностями как собственными.
Сказал спокойно, хотя Лисса сразу почувствовала в его голосе тень
брезгливости:
- Лисса, прости. Но, пока нет указаний к работе с тобой, здесь
тебе лучше не находится. Извини.
Девушка только кивнула, инстинктивно и неосознанно высокомерно
задрав подбородок, – горло снова и немедленно сжало. И выехала из
спортзала. Лишь разок угрюмо подумала: «Раньше он со мной так не
говорил, хоть знал…»
Ещё сутки вялой безнадёги…
Прошла ещё неделя, и Лисса поняла, что больше всего её тянет
именно в оранжерею. Здесь мало посетителей. Здесь есть о чём
подумать, чего она не могла сделать в палате, куда теперь её
поместили. Если до поездки на нижний ярус Аргеоса у неё в
реабилитационном центре была личная комнатка, то теперь она жила в
палате с десятью инвалидами. Многие из них были настолько слабы,
что Лиссе приходилось выполнять при них обязанности нянечки и даже
процедурной медсестры: уж одной рукой, даже левой, инъектор она
удержать могла. Своего места в палате у неё не было. Поэтому она
оккупировала часть подоконника, поставив в уголок коробку из-под
ампул – для вещей, скромное количество которых ей позволили взять с
собой, а спала всё на той же универсальной каталке, на которой и
передвигалась. Вот и всё личное место.
Когда она начала приходить в себя, за что была благодарна
однопалатникам, не дававшим своими просьбами о помощи полностью
раскиснуть и замкнуться на своих бедах, её вызвали в центр и там
снова тщательно допросили. Посылаемые ею сведения оказались
скудноватыми для понимания обстановки на нижнем ярусе – особенно в
связи с нынешним положением этой опасной части города. Но и сейчас
Лисса промолчала об Искре. Ведь никто в центре не знал о тучке, не
знал о том, что была отдельная инопланетная особь, заинтересованная
собирать сведения о человечестве лично от человека. А когда девушка
поняла, что про Искру не знают, она почувствовала, как внутри всё
потеплело: её личная тайна, её личный секрет останется навсегда с
нею. И это почему-то радовало. Может, потому что Лисса и так
чувствовала себя выпотрошенной и физически, и душевно. А теперь,
когда она очнулась от горечи, появилась возможность вспоминать, как
с Искрой участвовала в таких делах, которые тогда казались важными.
А ещё котёнок. А ещё хищная птица, кормившая своих птенцов тем, что
утаскивала с кухни Лисса, а добрасывала в птичье гнездо Искра.