— Мне было пятнадцать, — шепнула Эрика Майку и повернулась к Глашке.
Дочь посмотрела на Эрику и показала рукой:
— Пуэдесэр? Айе?
Если, конечно, Эрика правильно расслышала все те звуки, что та произнесла.
— Что?!
— Если я верно понял, она спросила: Можно? К ней? — хлопал глазами Майк. И у него было то самое лицо, что бывает у всех, когда Глафира с русского вдруг переходит на другой язык в присутствии людей, которые его понимают. Словно и сам не веря, что это слышал, Майк тряхнул головой и обратился к Глашке похожим набором звуков, из которых Эрика поняла что-то вроде «эспаньёль».
— Ун погито, — ответил ребёнок, которого она с какого-то перепугу считала своим, и снова вопросительно глянул на мать.
— Да иди, иди, познакомься. Конечно, — закивала Эрика как китайский болванчик.
Темноволосая девочка снизу приветливо помахала:
— Ола!
Взрослые ответили, как по команде, тем же жестом. А когда дети вдвоём осторожно пошли вниз, цокая коньками, Эрика повернулась к Майку:
— Прости, ты спросил…
— Говорит ли она по-испански. А она ответила: «Немного». Отец ваших детей испанец? — сделал неожиданный вывод Майк, и выглядел он слегка пришибленным.
— Нет, — улыбнулась Эрика. — Просто у меня особенные дети. Не нормотипичные, как из толерантности принято говорить. Глафира — полиглот. Терпеть не могу это слово, но, если точнее, у неё необычные способности к языкам. А Данил любит всё научное. Сейчас, например, он увлекается зоологией. Только, умоляю, ничего не спрашивайте у него про насекомых.
— Почему? — всё ещё слегка пришибленный Майк посмотрел на Данилку.
— Если что, я предупредила, — достала оставшиеся бутерброды Эрика и один протянула Майку. — Козявка мавританская и калоед слаборогий — это меньшее, что вы можете услышать от моего сына.
— В свой адрес? — машинально откусил он и, словно его отпустило, улыбнулся.
— Как знать, — пожала плечами Эрика.
— А, я понял! Их отец Алый. Но вы развелись?
— Ты задаёшь слишком много вопросов, Майк. Сложных вопросов, — откусила свой бутерброд Эрика. — Как твой сын?
— Уехал из больницы домой. Последние анализы вроде неплохие. Его невеста так меня перепугала, что я думал увижу обтянутый кожей скелет и на руках понесу его до самолёта. А он, кажется, даже поправился. Лысый, конечно, но ему на удивление идёт.
— А что у него? — жевала Эрика, пытаясь представить себе сына этого красивого статного мужчины. Лысого сына. То есть вот если состричь эту седину на висках и эти тёмные кучеряжки, в которые после гонок на коньках превратилась его некогда идеальная укладка. Оставить… А что бы она оставила? Наверно, вот эту ямочку на гладко выбритом твёрдом подбородке, едва заметную и какую-то родную. И губы «бантиком»…