А Родина, оказывается, — это
земля.
И думается сейчас не о той, что от
края и до края, а об этой, рыжевато-серой, вязкой, что липнет на
лопату, забивается в рот, в уши, комками сыплется за ворот. Лопата
уже неподъемная. А земля мягкая. Лечь бы, полежать. Холодная. Это
хорошо, что холодная. Остудит, бодрости прибавит. Да только земля
эта — рубеж. Через какой-нибудь час ей защищать тех, кто будет
защищать ее.
Вода во фляге пахнет сырой землей. И
Ванька пропах сырой землей. А у дымка махорки запах, какой идет от
летней, прогретой солнцем, земли.
Серый рассвет пластается по траве. И
небо землистое; Ваньке в какой-то миг чудится, что он муравей,
строящий себе жилище в огромном надежном блиндаже.
А значит, ничего плохого не случится.
Ни с кем из них. Ничего плохого.
И даже тогда, когда земля взметнулась
в небо, а небо начало валиться на землю, страшно не было. Было
что-то другое, непонятное, чему и названия-то, наверно, нет, но не
страх. Земля-то прикрывает.
— Пока Цон не перейдут, будем жить! —
срывающимся, веселым голосом проорал Ваньке в ухо Вовка-погранец. —
А вот хрен они найдут, где перейти!
Оно и понятно. Цон — река невеликая,
Ванька, помнится, десятилетним пацаном переплывал. Туда-обратно. По
три раза, прежде чем завалиться на бережку, подставляя пузо солнцу.
В глубину тут взрослому в иных местах по макушку, а в иных — и
вовсе по колено. Однако ж какая-никакая, а водная преграда. За
которой — семь сотен злых, не выспавшихся русских. Три легких танка
и горстка пехоты на рожон вряд ли попрут, огрызнутся да уйдут
восвояси ни с чем. Но кто сказал, что гансюки выслали единственную
разведгруппу?
Во, опять зашевелились! Один из трех
медленно, словно ощупью, двинулся вдоль бережка, приминая жидкий
кустарник. Другой сунулся было к воде, нарвался на увесистую плюху
из полусотни ружейных залпов, попятился.
И снова стало тихо. И неспокойно.
— Обойдут, — будто подслушав Ванькины
мысли, негромко, но почему-то очень отчетливо сказал Илюха. И
дернул головой влево. — Для любителей названий всяких интересных…
слышь, Молдаванин, для тебя — в той стороне деревня, Гать
называется. Не перейдут речку вброд, двинут через Гать, угу.
И тут Ваньку пробрало. Не до дрожи —
до оцепенения. Такое приключилось однажды в детстве, когда он на
спор заночевал в выселенном доме. Всякое могло статься — и местная
шпана нагрянуть, и ветхие перекрытия обрушиться. Но куда страшнее
было думать, что справа и слева — пустые темные комнаты. И не
потому, что никто не придет на помощь, а просто…