— Бат-тарея! К бою!
* * *
Тяжко это — сидеть под огнем, даже
если понятно, что враг лупит по площадям, в белый свет как в
копеечку… А ответить никак нельзя: винтовка против артиллерии не
играет, да и свои-то пушечки… противотанковые они, пригодные для
боя на прямой наводке, а вот артиллерийская дуэль не для них.
Так что сиди. Сиди и жди. Жди, когда
снова пойдут… Они пошли, серые коробочки на блестящих лентах
гусениц. Да не прошли — их встретили.
Они ломили, развернувшись в боевой
порядок. В промежутках между ними сизыми бегунками мишеней
сутулились цепи пехотинцев. Лиц на таком расстоянии не было видно…
Да и ни к чему рассматривать. Солдатское дело — толково эдакого
бегунка посадить на пенек мушки да плавно выбрать спуск. «Не ходи
на Русь. Там живет твоя смерть!» Уж сколько раз вбивали эту истину
в головы иноземных захватчиков и мечом, и штыком, и пулей… А все им
неймется… Что у них, кладбищ своих мало? Так мы не жадные. Метра по
два выделим…
Сколько было атак и контратак? Никто
не считал. А если кто и считал, тот вряд ли вспомнит… Германцам так
и не удалось пройти по шоссе там, где стояли красные десантники и
чекисты. В город немецкие солдаты вошли с юго-востока. С той
стороны, где не было ни укреплений, ни бойцов…
Реальность первых дней октября одна
тысяча девятьсот сорок первого года…
Но в этом нет вины ни капитана
Французова, ни русоволосого политрука, удивленными голубыми очами
всматривающегося в обгорелые травинки перед лицом, сжавши мертвыми
пальцами черенок пехотной лопатки, ни тех, кто, выполнив
положенное, отступал в сторону Мценска, чтобы там снова принять
бой.
Так начиналась Битва за Москву.
ГЛАВА 3
3 октября 1941 года, Орел
Город слышал: идет бой. Город не мог
не слышать.
Город надеялся на чудо так отчаянно,
напряженно и деятельно… как умеют только дети и старики.
В избенке на Широко-Кузнечной, близ
кирпичного завода, дед Коля, упрямый старый мастер, еще в начале
августа крепким словом, пинками и клюкой втолковывавший меньшому
сыну, с чего это вдруг он, Николай Егорыч Баринов, не поедет в
эвакуацию, а к исходу сентября почти обезножевший, доковылял до
красного угла и стал глаза в глаза с темноликим умиротворенным
старцем.
— О всесвятый Николае, угодниче
преизрядный Господень, теплый наш заступниче, и везде в скорбех
скорый помощниче! Помози ми, грешному и унылому, в настоящем сем
житии…