– А если он сам захочет? – спросил Мерис.
– Пусть только попробует, захотеть «сам» с чьей-то подачи, –
многозначительно покачала головой Айяна.
Я молчал. Во-первых, я не понимал, что именно должен хотеть,
во-вторых, чувствовал, что как только открою рот, тут же и вылечу
отсюда.
– Значит, ты полагаешь, что информация в его подсознании
всё-таки есть? – спросил Дьюп. – В таком случае я не понимаю
Локьё.
– И я не понимаю, – тихо сказала Айяна.
– А сознательно он может помнить? Например, по инерции или по
аккреации? – Колин обернулся, и глаза его блеснули в темноте. –
Анджей, скажи, что-то удивило или насторожило тебя на корабле
Локьё? Что-то необычное, на что ты не знал, как реагировать?
Я задумался.
Меня никто не торопил. Время, казалось, медленно крутилось
внутри светового шара на столе. В голову – вообще ничего не шло, и
я решил рассуждать вслух.
– Эрцог вообще странно относился ко мне. Он сразу и принимал и
не принимал меня. И приближал, и отталкивал. Не скажу, что меня это
удивляло. Мы были врагами, но между нами возникали иногда какие-то
человеческие симпатии. Так бывает.
– А что удивляло? – тихо «подтолкнул» меня Дьюп. Голос его
подплывал в темноте как при неуверенной связи. Или это со мной было
что-то не так?
– Меня удивил его личный врач, – ответил я неожиданно для себя.
– У него одно имя, как у Дарама. И у его ассистента тоже одно имя.
А когда я спросил у ассистента, откуда он родом – тот словно бы не
услышал. И ещё... – я задумался. – Не знаю, как объяснить, но... В
какой-то момент все эти имена выстроились в моей голове в странный
ряд... – Я потёр руками виски. – Между ними есть что-то общее, хоть
я и не знаю – что. Три имени. Дарам, личный врач эрцога, Домато,
его ассистент Элиер и... Четвёртое имя. Рогард. Кто такой Рогард,
Колин? Просто поэт?
– Не просто поэт, – покачал головой Дьюп. – Рогард – один из
Ушедших или Уходящих. Спустя примерно сто лет после первой волны
массовых реомоложений, часть тех, кто прошёл эту процедуру заявили
о несовместимости развития общечеловеческой морали и современной
общественной идеологии. Рогард был одним из изобретателей некой
новой философии человека, противоречащей принятым в Империи и
Содружестве принципам общественного управления. Понятно, что ни
нашим, ни экзотианским властям это совсем не понравилось. И все
упоминания о новой философской системе, к сожалению, вымарывались с
самого начала. Только первые сборники стихов Рогарда находились в
широком распространении, и как их потом ни изымали, найти их можно.
Потому его и помнят сейчас как поэта. Последователей новой
философской системы очень быстро объявили государственными
преступниками. Но, насколько я помню, поймать и посадить никого
тогда не смогли. – Он поднялся, подошёл к окну и замер, вглядываясь
и вслушиваясь в ночь. – Дарам, как я понял, не экзотианец? Кто
он?