Проигрыш: бросаю крылья. Здесь несколько готик-движений, сопровождаемых соответствующими ужимками. Это всегда на «ура», особенно у мужской части зрителей. Хотя и женщины часто описывали свои ощущения, как «мурашки по телу». Вновь раскрываю крылья, срывая аплодисменты. Ухожу в партер: несколько движений нижнего брейк-данса, фиксирую сложную позицию. Пламя затухает, оно сожрало все живое, что питало его, танец закончен, музыка стихает. Зрители аплодируют, свистят, а у меня по лицу текут слезы: это я, мое сердце в очередной раз проглотило пламя невозможной любви. Жду: вот ди-джей выключил свет… Наконец, можно уйти. Это мой любимый танец, но он приносит столько боли, лишь растравливая чуть затянувшуюся рану.
Как-то уж очень темно, видимо, включили слишком яркие лампы, и я так ослепла, танцуя, что теперь мне вообще ничего не удается разглядеть. Куда хоть идти? А зрители почему-то молчат: видимо, думают, что это часть представления, и ждут — что дальше. О небо, не угадаешь, где тут край, как бы вообще не свалиться — вот смеху-то будет. Я стала осторожно, на ощупь, пробираться вперед. Запнувшись за что-то невидимое под ногами, замахала руками, пытаясь сохранить равновесие. И вдруг почувствовав сильный тычок в спину, кубарем полетела вниз.
— Ты не ушиблась? — спросил молодой женский голос: вот позор, мой полет увидели зрители.
Теперь точно от Лельки достанется на орехи — неделю пилить будет.
— Не ушиблась, — раздраженно буркнула я. — Зато того, кто меня со сцены столкнул, точно пришибу!
Кто же мог так подсуропить? Котята на такую подлость не способны физически, Лелька не стала бы этого делать в принципе… а больше там никого и не было. Если бы с нами поехала Ольга, я бы поняла — девушка который год предпочитает сохнуть от черной зависти, хотя не пойму, чему вообще у меня можно так сильно завидовать.
— Берегись, — воскликнула девушка и оттащила меня в сторону.
В том месте, где я только что лежала, распластавшись, звучно шлепнулось что-то еще. Или кто-то: я злорадно подумала, что злодей навернулся вслед за мной совершенно самостоятельно, не дожидаясь моей сладкой мести.
Но увидеть это более чем приятное зрелище мне было не суждено: глаза, привыкшие к темноте, отказывались напрочь воспринимать мир в ярком свете. Так что оставался пока только один способ удовлетворить свое любопытство: сощурившись, я попыталась хоть что-то разглядеть в ярких пятнах.