Я снова скользнул взглядом к фотографии, и, надо сказать, на этот раз меня восхитила не стать, не прекрасные черты лица запечатленной на ней женщины, а нечто иное, неосязаемое, неуловимое.
– Что же касается дела, в котором была замешана Ирен Адлер, я сожалею об одном… – с ленцой в голосе заметил Холмс.
Я затаил дыхание. Неужели настал момент, когда произойдет немыслимое и «та самая женщина» наконец одержит окончательную победу над великим сыщиком?
Холмс вздохнул, и на его лице появилось выражение мечтательной сосредоточенности, которое я замечал у друга лишь в концертном зале. Там, когда великий сыщик наслаждался звучанием симфонического оркестра или же сольной партией какого-нибудь отдельного инструмента, мне открывалась чудесная картина того, как гармония музыки находит тропку к его чувствам.
– …Я сожалею, что никогда не слышал, как она поет, – задумчиво закончил Холмс печальным голосом.
Я разочарованно вздохнул. Тем временем великий сыщик повернулся к женщине на фотографии и поднял бокал, обращаясь к ней:
– Доброй вам ночи, мисс Ирен Адлер. – И он загадочно улыбнулся: – Доброй вам ночи, где бы вы сейчас ни находились.
Глава первая
Чай и сочувствие
Когда опускается тьма, сквозь туман начинают мерцать горящие газовые фонари, а булыжники мостовой блестят, словно начищенные сапоги, отчего Лондон становится похож на сказочный город из «Тысячи и одной ночи». С рассветом волшебство рассеивается, и город вновь возвращается к обыденности – по улицам грохочут экипажи, а люди спешат куда-то по делам.
Однако этот обыденный, дневной Лондон мог показаться куда более страшным и пугающим, чем его ночная ипостась. По крайней мере, так представлялось мне – молодой девушке, перебравшейся сюда весной 1881 года. Я бродила по улицам среди толп незнакомых мне людей, держа в руках саквояж со своим нехитрым скарбом, и поражалась, как же меня сюда занесло. Я была одна-одинешенька, без друзей, и впервые за всю свою двадцатичетырехлетнюю жизнь голодна. Идти мне тоже было некуда.
История моей недолгой жизни банальна и прозаична. Родилась я в Шропшире в семье приходского священника. Других детей в семье не было. Когда мама умерла, мы с отцом остались одни. Жила я в достатке, но мне не хватало человеческого тепла. Потом умер и отец, но родственников, готовых взять меня под свою опеку, не обнаружилось.