.
Паоло Гвальдо писал Галилею в июле 1611 года:
Встретив его [Кремонини] как-то на улице, я сказал ему: «Синьор Галилей весьма огорчен, что вы написали обширный трактат о небе, отказавшись взглянуть на его (то есть им, Галилеем, открытые. – И.Д.) звезды». На что тот ответил: «Я не верю, что кто-либо, кроме самого Галилея, их видел, а кроме того, глядение через этот его окуляр вызывает у меня головную боль. Довольно! Я не хочу больше ничего слышать об этом. Очень жаль, что синьор Галилей дал себя вовлечь в эти трюки и покинул нашу компанию и безопасную падуанскую бухту. Как бы ему потом не пришлось пожалеть об этом»150.
Этот эпизод – отказ падуанских профессоров взглянуть в телескоп – был обыгран Брехтом в его известной пьесе151, а биографами Галилея часто использовался в качестве «годной на все случаи жизни иллюстрации глупости профессоров (a handy epitome of the philosophers’ silliness)», как выразился Бьяджоли. Однако как было показано тем же Бьяджоли152, а также Фейерабендом153, ситуация отнюдь не столь уж проста. У оппонентов Галилея были веские доводы критически относиться к телескопическим доказательствам154.
Введение телескопа – инструмента принципиально нового типа – в практику научных исследований создавало немало проблем: планеты, ранее казавшиеся точками, приобретали при наблюдении их в телескоп протяженную форму, поверхность Луны обнаруживала массу новых деталей, незаметных невооруженным глазом… Телескоп сделал значимым изучение в астрономии протяженных поверхностей, обладающих тонкой индивидуальной структурой, и потому Галилей активно использовал опыт живописцев в передаче игры светотени на сложных поверхностях. Помимо адаптации к телескопу традиционных измерительных средств, нужно было изобретать новые приемы, которые позволили бы точно описывать не только положение точек на небесной сфере, но и деталировку протяженных поверхностей.
Позволим себе довольно длинную цитату современного автора, подробно объясняющего эту сложность:
Объяснение эффекта увеличения зрительных труб тоже до определенного времени представляло собой неразрешимую задачу. Средневековая оптика отнюдь не опиралась на понимание природы света. Воззрения античных и средневековых мыслителей на эманацию species, наряду с представлением о зрительных лучах, ощупывающих предметы, слабо согласовывались с традиционной практикой позиционной астрономии и относились скорее к области физиологии зрения