– Доктор, постойте! Моему ребёнку плохо! Помогите, доктор! – кричал Айзек. Но доктор готов был бежать на край света от этих умоляющих глаз и от своего бессилия…
Доктор Лурье не ошибся. И наш Алик, и маленький Рома Сидаревский вскоре поправились. Но сестра-близнец Ромы, промучившись три дня, умерла. Что творилось с её родителями, я вовек не забуду. Айзек, совсем обезумев от горя, бился головой о стену. Мы боялись, что он наложит на себя руки. Никогда, ни прежде, ни после, я не видела, чтобы отец так оплакивал своего ребёнка.
Папа работал лудильщиком автоклавов на химзаводе на окраине города по ту сторону Днепра. Это была очень тяжёлая и очень ответственная работа. Он был первоклассным мастером, и, что не менее важно – был предан своей работе, не умел нарушать дисциплину, был способен работать в любых условиях. И за это его ценили и уважали. Помимо основной работы у папы часто бывали заказы от соседей, знакомых: где крышу починить, где ещё что-то, он подрабатывал и кровельщиком, и жестянщиком… У папы были золотые руки, он брался за любую работу, а деньги отдавал маме и только просил у неё три рубля на водку. Бывало, вечером папа придёт выпивший, не говоря ничего, сядет за стол, положит голову на окрещённые руки и заснёт. У мамы к его приходу всегда была готова лохань с водой для умывания и чистое бельё. Поспав за столом, папа вставал, умывался и садился ужинать… Никогда родители не ссорились, не ругались, любой спор, едва возникнув, заканчивался какой-нибудь шуткой.
Есть известное выражение “еврейская мама” – этакая наседка, которая носится со своими птенцами, дрожа над ними и боясь на миг отпустить от себя. Так вот, в нашей семье роль “еврейской мамы” исполнял папа. И исполнял он её с завидным усердием. По части “волноваться за детей” он превосходил даже нашу маму.
Часто вечерами, когда отцу случалось пораньше прийти с работы, они с мамой наряжались и шли в кино. Папа надевал костюм, мама – красивое платье, сшитое у портнихи, и изящные туфельки, тоже сделанные на заказ, поскольку ножка у неё была 35-го размера. У мамы был безупречный вкус; если ей что-то не нравилось в только что принесённом от портнихи платье, она могла тут же его снять и убрать с глаз долой, подальше в шкаф, чтобы больше уже его не видеть.