— Если желаешь, могу помочь, —
предложил Шлюндт. — Ты ведь монетами долю взял, верно? Посмотрю,
оценю, может, и покупателя подыщу, если что интересное попадется.
Подозреваю, что это, скорее всего, екатерининские пятерки и
десятки, но кто знает? Может, и петровские червонцы имеются, а на
них всегда желающие найдутся. Не скажу, что это прямо вот раритет,
но тем не менее. Недели три назад у меня петровская «большая»
десятка 1712 года за два миллиона ушла, причем в довольно скверном
сохране.
— «Большая»? — заинтересовался я. — В
смысле?
— Речь о размере головы Петра
Алексеевича, — хихикнул в трубку старичок. — Встречаются три
разновидности червонцев, градируются они по величине головы на
реверсе. Большое изображение императора дороже других. Кто его
знает, с чего он такую каверзу учудил, очень уж непредсказуемый
человек был. Да и вообще он клейма менял чуть ли не каждый год и
при этом чеканил неравное количество монет. Например, червонец 1716
года, где он в меховом плаще и с латиницей вместо русских букв,
очень большая редкость. Отчеканили золотых монет этим клеймом
немного, вот и результат. Я уж молчу про червонец 1729 года с
бантом, это… Ладно, не стану тебя утомлять ненужной информацией. Ты
подвози ко мне свой улов, поглядим, разберемся. Вот прямо сегодня и
привози. Ну, для начала, разумеется, проводи прелестницу Стеллу,
как и положено джентльмену, позавтракай, а после я тебя жду.
Ну, выходит, не все вы знаете, Карл
Августович, не все. Стеллы-то у меня здесь нет. И не было.
И не факт, что будет, потому что
обиделась она на меня в этот раз очень сильно. Не как ведьма или
напарница, пусть даже случайная. Как женщина обиделась. А это очень
серьезно.
Вчера, когда мы уехали из Останкино,
у меня адреналин в крови так и бурлил, требуя выхода. А дальше все
просто: дорожное покрытие хорошее, движок отменный, руки легли на
руль так, будто и не было нескольких последних лет, в результате я
сам не заметил, как разогнался почти до ста пятидесяти километров.
Инстинкты на автомате сработали, других обоснований у меня нет.
Скорость всегда пьянит, тем более что трасса, на которую,
направляясь неведомо куда, я в результате выскочил, в обе стороны
практически пустовала, не считая вечных дальнобойщиков. И вот нога
все сильнее вдавливает педаль газа в пол, а мое истинное «я»,
которое столько лет загонялось вглубь души, вдруг получает свободу.
Еще бы «Далмора» глотнуть от души — и вот оно, счастье! Да какого
черта? Машина, особенно такая, не может ехать медленно. Не должна.
Ей нужна скорость, как, впрочем, и мне. Этой ночью я мог умереть,
но остался жив и имею право на маленький приз.