– Кто вы? – спросил вдруг сокамерник спустя какое-то время.
– Фамилия Раймонд, имя – Поль, – представился детектив. – С кем имею честь?
Прежде чем ответить, парень вновь попытался подняться на локти, и, к удивлению Поля, ему это удалось.
– Сэм Хайн… – сообщил юноша.
– Ты можешь двигаться? – удивился Поль.
– Боль почти прошла… – пояснил Сэм.
– Тебе не стоит шевелиться, – с беспокойством произнес детектив, – должно быть, у тебя все еще шок.
– Я не знаю, что со мной происходит, – тихо произнес Сэм, – но это уже не в первый раз. Когда меня ранят… и происходит… это…
– Что «это»? – произнес Раймонд, вновь поднимаясь на ноги. – Дай-ка я посмотрю.
Поль вновь приблизился к сокамернику и, сев рядом с ним на пол, принялся осматривать раны. Выбрав самую незначительную, на его взгляд, он осторожно приподнял над ней бинты. Под окровавленной тканью все еще был небольшой слой лечебной мази, а под ним – свежий шрам.
Впервые за свою практику детектив видел нечто подобное.
– Как думаешь, мы сможем перетащить тебя на свет? – спросил он, и парень кивнул.
Вмиг Раймонд забыл, что он заключенный в камере строгого режима, – он вновь стал тем детективом, каким был раньше. Годы учебы у старого врача в Многоречье и в академии Гершена, сотни прочитанных книг и безудержная страсть к истине вновь заняли положенное им место в его отравленном разуме. Перед ним была загадка, и он намеревался ее разгадать.
Когда Сэм оказался на лежаке у стены, детектив начал осматривать другие раны. Одну за одной он освобождал их от бинтов и каждый раз видел одно и то же – свежий шрам и огрубевшую вокруг него серую кожу. Парень чувствовал все его прикосновения, но не боль.
Детектив начал сомневаться в искренности своего сокамерника – все походило на то, что это были не настоящие раны, а просто грим. Но когда он снял повязку на животе, взгляду предстала огромная зияющая рана. Кто-то пальнул в парня из ружья в упор. Все предыдущие сомнения отпали разом – если Сэм не скончался от такого, то что угодно было возможно.
У Поля было всего несколько секунд, чтобы осмотреть искореженную плоть юноши, потому что стоило лишь солнечным лучам упасть на рану, та начала заживать, но не так, как должна была бы. Кровь, почему-то зеленая, полилась из разодранных вен и забурлила, она обращалась травинками, которые сами по себе сплетались в некое подобие мышечной ткани. Сверху тут же нарастала кожа, которая уже ничем не отличалась от дубовой коры.