– Честное слово, – горячо продолжила она, спуская ноги с кровати, – мы, ее дети, будто и не ее дети вовсе, а сироты!
– Так скажи ей об этом! – посоветовал Поспешай, печально улыбнувшись, лучики света пробежали по всем морщинкам его лица.
– А античным богом ты выглядел красивее! – сказала тут Маринка.
– Это был облик ангела! – отмахнулся Поспешай. – Домовиком мне выглядеть привычнее!
– Перегрелись на солнце, – упрямо твердила Маринка недоверчивому врачу.
– Симптомы отравления схожи с симптомами солнечного удара, но все же, – сомневался врач, осторожно обходя вокруг кровати неподвижно лежавшей тети Любы, – почему низкая температура, почему лбы детей и поварихи прямо-таки ледяные?
– И слабость, – прошептала тетя Люба, делая героические усилия оторвать голову от подушки.
– Это пройдет, – заверила ее Маринка, поднося к губам поварихи чашку горячего шоколада. – Это остаточное явление!
– Остаточное, от чего? – взвился врач, хищно впиваясь взглядом в скрытное лицо девочки.
Маринке даже показалось, вот-вот врач вцепится в ее плечи когтистыми пальцами и примется грубо трясти, совсем, как недавно трясла мама.
– Вы – карьерист? – задала вопрос Маринка, осторожно, но настойчиво продолжая поить тетю Любу горячим шоколадом.
– Какое это имеет знамение? – опешил врач, но подумав, все же сказал. – Да, вероятно карьерист. Я пишу диссертацию!
И гордо вскинул голову, глядя свысока и в целом напоминая длинноногую цаплю в белом халате.
– А семья, дети?
– Я не женат, – пренебрежительно отмахнулся врач и повернулся к главе дома, в большом страхе, вбежавшем в комнату поварихи.
– Доктор, скажите, что же с ними такое?
– Явных симптомов отравления нет, – уклончиво ответил врач, – а низкое давление поправимо, поите их какао и крепким чаем, думаю, к полудню они смогут встать!
И оставив на всякий случай номер своего сотового телефона, удалился…
– Папа, – заваривая очередную порцию горячего шоколада, спросила Маринка, – как ты женился на маме?
– Что? – рассеянно переспросил папа и повторил последние слова дочери. – Женился на маме?
Потребовалось несколько минут, во время которых Маринка не сводила глаз с лица отца.
Разительные перемены от рассеянного, растерянного до сосредоточенного на далеком воспоминании были налицо.
– Я покупал конверты, – произнес папа, – и, написав длинное письмо, отправлял самому себе. В то время я часто лечился в Кисловодске от болезни желудка. Лежал в санатории, а квартира моя была в Подмосковье. В письмах была своего рода прелесть. Приехав, я открывал почтовый ящик, и тут меня ждала пачка писем, от кого? Это уже было неважным. Важным мне представлялось достать из переполненного почтового ящика не только квиточки с требованием квартирной оплаты, не только вытащить внушительный ворох одноразовых газет, но и письма. В перспективе мне представлялись удивленные глаза молодой соседки и возглас: «Кто это вам столько написал?» И я, загадочно улыбнувшись, непременно бы наплел историю о своей чрезмерно деловой, сверхзанятой жизни.