Ладно, придется своими силами. Нагибаться за автоматом есаул не стал – в руках одетого во все черное бандита в маске свернул кинжал. Есаул прыгнул и вцепился в руку бандита, пока тот не успел подняться с земли. Держа запястье двумя руками, Никола начал колотить этим запястьем об землю, твердую, спекшуюся на солнце крымскую землю – и нож все-таки вылетел из ослабевшей ладони. Но бандит оказался тоже не промах – ловко извернулся, обхватил есаула ногами и так сдавил ребра, что те затрещали.
Есаул размахнулся и от души врезал по черной балаклаве. И тут же пожалел об этом – бандюга подставил под удар лоб, у Николы заныли разбитые костяшки кулака. Ведь знал же, старый дурак, что в драке лучше бить открытой ладонью. Ну ладно!
Локтями Никола ударил по бедрам бандита, тот расцепил ноги, и Дорофеев тут же вскочил. Черный сбил его подсечкой и уселся сверху, пытаясь задушить. Бедное горло саднило дико, сил терпеть не было.
Краем глаза Никола увидел, как из «уазика» выскочил Данила – в одних трусах и с автоматом наперевес. С перепугу и недосыпу хорунжий лупанул длинной очередью – и, разумеется, промазал. За спиной у него нарисовался еще один черный – схватил Данилу пятерней за глаза, запрокинул голову и полоснул по горлу.
Данила упал и даже не захрипел.
Никола напрягся из последних сил, сопротивляясь удушению – сейчас должен был проснуться весь лагерь, но никакого движения вокруг не наблюдалось.
«Оглохли они, что ли», – угасающим сознанием удивился Никола – и тут до него дошла страшная правда: некому было просыпаться.
Загадочные люди в черном перерезали всех.
«Двое в черном, – пронеслось в голове у Дорофеева, – листонош тоже было двое! Неужели это…»
Лишенный кислорода мозг наконец-то отключился, и есаул казачьего войска Никола Дорофеев умер. Поэтому он не узнал, что к нападавшим присоединился третий человек в черном, чье лицо скрывалось за искусно выкованной серебряной маской.
* * *
В гареме хана Арслана Гирея Второго после полуночи наступала тишина. Укладывались спать даже самые непоседливые наложницы, понукаемые старшими женами, разбредались по кельям евнухи, прекращал бренчать на гитаре невольник-музыкант, возвращался в свои покои сказитель по прозвищу Телевизор. И даже охрана, грозные янычары, начинали потихоньку кемарить на постах – спокон веков дежурить в гареме означало для янычар хорошенько выспаться на работе, потому что ну кому в здравом уме и трезвой памяти придет в голову нападать на гарем?