– Как вы можете знать, – возмущался самый борзый рыбак в рваной рубахе, – фонит от нее или нет, если последний счетчик Гейгера сдох больше десяти лет назад?
– Нутром чую, – рявкнул инспектор, смешно раздувая ноздри.
– Значит, никто в Лакедемоновке не чует, а вы один чуете? – не уступал рыбак, довольно удачно передразнив характерное движение ноздрями.
– Не смей называть Лакедемон Лакедемоновкой, – прорычал инспектор, и нос его покраснел от гнева. – Это старое название из прошлой жизни, и вообще, вижу, раб, ты заговариваешься!
– Я не раб, – с достоинством ответил рыбак, – я крестьянин, и я свободный. Никто не имеет права называть меня рабом. Я подам жалобу в Совет старейшин.
Инспектор побагровел, затем аккуратно положил на песок ружье и с кулаками двинулся проучить наглеца.
– Я тебе щас покажу права, скотина тупая, – прошипел он.
Рыбак даже не пытался сопротивляться, а только зажмурился, готовясь получить взбучку. Но ничего не произошло, потому что сверху, словно с небес, послышался властный голос:
– Игорь! Прекратить самоуправство!
Все обернулись. На возвышенности возле ворот частокола стоял не кто иной, как сам Роман, один из двух царей Лакедемона, родной дядя Олега. Это был высокий, подтянутый мужчина; возраст почти никак не исказил правильных черт его лица, и лишь запорошил волосы заметной сединой; аккуратно подстриженная бородка темно-русого цвета (которую царь имел обыкновение теребить в минуты задумчивости) под нижней губой не росла вовсе, и там образовывались как бы две полянки в густом лесу.
Пальцы правой руки юноши сами собой сжались в кулак и рванулись к левому плечу – в приветствии.
– Доблесть и сила! – прокричал он в один голос с инспектором.
– Во имя победы! – ответил шаблонной фразой Роман, но руку в ответном приветствии не поднял (такая вольность старшим по должности позволялась).
– Игорь, но ведь рыбак прав, – неторопливо заговорил царь. – Он не раб, а потому не допускай оплошности, будь избирателен в словах.
Инспектор опустил голову и что-то невразумительно пробурчал, стараясь не смотреть на царя, которого давно ненавидел. Показывать свои чувства было ни к чему, ведь это могло только позабавить недруга, который прекрасно знал о собственной неуязвимости. Конечно, сейчас высокое положение защищало его лучше, чем когда-то бронежилет.