– Ты мне только посмей тут руки распускать, тупица кривоногая! Я который год без вязальной машины сижу, так меня же еще и унижают! Ты забыла, чья это квартира? Ты забыла, что я не обязана тебя тут держать, шлюха, вертихвостка поганая?
Фотина, у которой, кстати сказать, ноги были вовсе не кривые, нормальные были ноги, и даже икры красивого рисунка, разве что косточки на ступнях торчат слегка от ношения дешевых узких туфель в юности, подняла письмо с полу, порвала его в клочки, и кинула матери в лицо. Мать на мгновение оторопела, а Фотина кинулась в спальню, где сидел сын Коля, и там заперлась. Мать, преодолев оцепенение, побежала за нею и стала колотить в дверь, выкрикивая страшные ругательства и требуя «сию секунду» открыть, и убираться из ее квартиры на все четыре стороны вместе с выблядком. Минут через пять она слегка успокоилась, а потом соседи позвонили в дверь, не Валерий Палыч, умный, интеллигентый человек, тот жил слева, а которые справа; и она пошла с ними разбираться. Сын Коля в наушниках перекидывался сообщениями по телефону, временами хихикая, и на скандал внимания не обратил – он давно к скандалам матери с бабушкой привык и воспринимал их философски, с оттенком флегматичности.
Некоторое время мать курсировала между проходной комнатой и спальней, готовая к возобновлению конфликта.
Сын Коля, утомленный длительной перепиской по телефону, начал зевать, прилег, и почти сразу уснул, не раздеваясь. Фотина сняла с него ботинки и куртку, вышла из спальни и, проигнорировав враждебный взгляд матери, проследовала в ванную. Мать пошла за ней, но внутрь Фотина ее не пустила, и на все наскоки матери требовала, чтобы та шла спать, потому что ей, Фотине, в отличие от некоторых злобных старух, которым целый день делать нечего, завтра вставать рано и до работы добираться.
Помывшись и почистив зубы, Фотина в халате, с чулками, трусиками и лифчиком в руках, вышла в проходную комнату и увидела, что мать сидит в кресле под лампой, читает еженедельную газету, и принципиально Фотину не замечает, как будто Фотина уехала в прошлом году на Камчатку и с тех пор не возвращалась. Фотина разложила раскладывающийся диван с продавленными пружинами, поставила под него тапочки с помпонами, легла, и почти сразу уснула, несмотря на почти непрерывный сердитый шелест переворачиваемых газетных страниц под лампой, выполненной под антиквариат. Мать к утру уснула в кресле, хотя обычно она спала в спальне по соседству с внуком.