Пока нас спасало то, что твари идут только по ночам. И только
под землёй, по каналам и трубам, по тоннелям Подземки. Если
встречают завал, устроенный нами, тогда долго и упорно прогрызают
его. Или обходят. И тогда у нас появляется время — найти и...
пресечь вползание жуткой безнадёжной тьмы. Мы взрываем, травим,
заливаем оставшиеся проходы в теле Земли. Это помогает, ненадолго,
правда. Мы всегда уходим, рано или поздно. И скоро нам некуда будет
идти. Разве что на полюса, вымирать и коченеть невредимыми, для
удовлетворения научного интереса потомков. Если они вообще у нас
будут, эти потомки, если всё-таки останутся наследники того, что мы
потеряли.
Малышка задрожала — почувствовала колкий холод моих мыслей.
— Ну что ты, Надя? — Я погладил её чёрные волосы. В ответ Надя
обвила руками мою шею и ещё сильнее прижалась ко мне. И я, обняв,
слегка покачивал её, пока она не заснула своим чутким, как у горной
лани, сном.
У нас закон: не собираться всем в одном месте. Остальные всё
равно узнают то, что необходимо, иногда удаются сеансы связи, если
рядом случается дальнобойная рация. А собираться надо. Но враг не
будет ждать, пока мы встретимся посовещаться и приободриться,
набраться решимости сражаться дальше. Перемирий здесь не
бывает.
На последней большой встрече нас было пятьсот двадцать три.
Значит всего, в нашей зоне, нас не больше четырёх тысяч. Ну может,
пять. На все города. А два года назад нас было около сорока тысяч.
А что там в других зонах, знают только Бригадиры, но никогда не
говорят, чтобы не подрывать боевой дух. Мы проигрываем. Мы просто
тупо сдаем города, один за другим! И гибнем... Суставы сжатых
пальцев так хрустнули, что я испугался, не разбудил ли Надю. Но она
только тихонько вздохнула во сне. Я нежно поцеловал её в губы и
положил на постель. Ещё не вечер, ещё есть время поспать, вот ночью
будет не до сна.
Я нашёл её случайно, два года назад. Это было в Святом Питере,
во втором великом гипере страны, городе, что раскинулся от Финского
залива до Ладожского озера. Нашёл, когда искал способ сбежать из
огромного города, окончательно проигранного, до краев заполненного
тварями и серыми. Запад и север, Скандинавия, были давно потеряны.
К югу широкая нежилая полоса лесов вперемешку с вымершими деревнями
тянулась до скромного захолустного полумиллионника Пскова. И я
бежал к конечной станции восточной ветки городской подземки,
«Тихвинской», надеялся выбраться и податься в поля, что начинались
на окраине, за пищевой промзоной, за отстойниками очистных, по краю
Южной Свалки. Туда, где, как я слышал, возможно, ещё остались
редкие поселения фермеров, нетронутые глобальной урбанизацией, а
значит, скорее всего, пока живые. На одной из развилок подземки я
заметил всполохи огня в боковом тоннеле. Это было странно — и
пятнашки, и серые боялись открытого пламени. Я кинулся в тоннель,
на ходу ещё сильнее сжимая Вепрев «палыч», ещё с теплом его руки на
рукоятке. Свой я потерял, пробиваясь сквозь озверелые толпы серых.
А ещё я потерял верного друга и напарника. Помимо кровоточащих ран
на теле, терзала мысль, что без Вепря будет очень туго. За
поворотом я увидел стайку из пяти пятнашек, которые окружили
вжавшуюся в стену девушку. Та даже не отбивалась от них, а
отмахивалась из последних сил каким-то самодельным факелом, а
плевки почему-то не атаковали, хотя в прорыве им сносит башню.
«Молодец, девчонка! Сообразила про огонь! » — пронеслось тогда у
меня в голове. Я вклинился в стаю, сразу спалив троих. Остальные,
как водится, пустились наутек.