– Никакой в тебе поэзии нет, Семёныч, одна проза. Даже помечтать не дашь, сразу давишь суровой реальностью. Ты посмотри, какая красота вокруг, здесь надо писать стихи, любить женщин, воспитывать детей, вести философские беседы о смысле жизни и предназначении человека!..
– Не всем быть поэтами, надо и о реальности помыслить, – прервал мои излияния Дед, закуривая свою любимую «Приму», – а посему вернёмся к нашим баранам. Сначала скажи, что вообще думаешь на тему ваххабитской деятельности в Сардачоре?
– Туфта! Никогда там «вовчиков» не поддерживали, и вдруг какой-то склад с литературой, оружием, и где? В мечети у Саида-ака, одного из самых лояльных к нам мулл!
– Согласен, но ты сам сказал – лояльного к нам, – внимательно посмотрел на меня Дед, – не к правительственным войскам, а лично к нам, правильно?
– Семёныч, что-то я тебя не пойму, ты загадки загадывать будешь, или как? Ежу понятно, что правительство здесь все видали в гробу вместе с его армией беспредельщиков! Да, нас в кишлаках более-менее уважают… – Я пару секунд помолчал, наблюдая за ящерицей, греющейся на солнце. – И боятся тоже, без этого нельзя! Всё должно находиться в равновесии, и уважение, и страх…
– Всё верно, командир, всё верно, – задумчиво покачал головой Дед, – только последнее время насчёт уважения туговато, многие думают, что Хашима ты подставил, ну и сам понимаешь, что, где и как… – Несколько мгновений я слышал только слабое шуршание листвы, сопровождаемое стрёкотом цикад и шумом в моей голове, вызванном общением с высоким начальством и возлияниями с Гасан-боем.
– Я подробностей, Ваня, не знаю, в отпуске тогда был.
– Да, Михаил Семёнович, тебя тогда не было. К сожалению!
– Сам ты особо не распространялся, – тяжёлый взгляд в мою сторону, – а говорят всякое! Не знал бы тебя… Э-эх, да что там говорить, – Дед махнул своей гигантской пятернёй. – Подставили тебя, как пацана! Хорошо, хоть жив остался, и то ладно…
15 марта 199… года, за один год и два месяца до этого…
Был дождливый мартовский день, обычный для этих мест. Окрестные горы окутаны паранджой низких облаков, стелющихся над землёй. В канавах, оставшихся после недавно прошедшего селя, ещё текли потоки грязной воды, впадавшие в разлившийся Гардж, гневно бурливший в низине. Кривые улочки кишлака превратились в глиняное месиво, пригодное только для бронетехники да ещё, пожалуй, для маленьких упрямых ишаков, бывших для дехкан основным средством передвижения. Кишлак визуально просто вымер, даже собачьего лая не слышно, сильный ливень зачистил все звуки и краски умиротворяющей жатанской природы. Казалось, само небо оплакивает это сказочное по своей красоте ущелье, обильно и регулярно орошаемое кровью.