Александр Павлович отошел от окна и присел у стола, заваленного рукописями, письмами, обломками сургуча и гусиными перьями с откусанными кончиками (неискоренимая привычка, оставшаяся с детства). Камин, письменный стол, пара жёстких кресел – вот и вся обстановка. Прибирать в этой комнате никому, кроме Семена, не дозволялось.
Парадный императорский кабинет находился этажом выше, в центральной части дворца. Там вершились исторические дела, принимались генералы и высокие чиновники, подписывались манифесты. Александр не любил его. А здесь, в скромном убежище, похожем на келью, с единственным окном на площадь, он мог быть самим собой. Покой и забвение успокаивали его уставшую душу. Здесь его не тревожила тень задушенного отца, не мучил стыд Аустерлицкого поражения и Тильзитского мира, не вспоминался тяжелый двенадцатый год, кровавое Бородино, пожар Москвы, упущенные возможности пленения Наполеона при переправе через Березину… Здесь он мог не думать о Венских конгрессах и дипломатических интригах Меттерниха и Талейрана. Господи, неужели это не сон? Священный союз, Польская конституция, аракчеевские военные поселения… Всё оставалось за порогом его любимого кабинета, входить в который позволялось только тем, кому он еще доверял. Маленький островок личной жизни, который строго охранялся от посягательств.
Поколебавшись с минуту, он достал из фарфоровой вазы крохотный серебряный ключ, отомкнул нижний выдвижной ящик и положил перед собой резную шкатулку из слоновой кости, не решаясь открыть ее. Он знал, что если поднимет крышку, то острая боль сожмет его сердце. А он так устал от душевных страданий. Долго сидел он, погружённый в воспоминания, опустив голову на сомкнутые руки.
* * *
София… Никого из своих законных детей, умерших во младенчестве, Александр не любил так, как её, – плод тайной связи с Мари Нарышкиной.
Когда она родилась, он не проявил к этому событию особого интереса, а муж Мари молчаливо принял ребенка как своего – что ему еще оставалось делать? Но вот прошел год… Молодой царь посетил рождественский бал, который давали Нарышкины в своем новом дворце, построенном не без его помощи. Во время бала он почувствовал легкое недомогание, и встревоженные хозяева проводили его в приготовленную для него комнату. Он прилег на диван и отослал всех обратно в залу, оставив при себе только лакея Семена.