Лончаков Шан не любил, и они платили ему полной взаимностью. При
первой же возможности, едва только от обязанности опекунов
освобождался кто-то еще, лончаки слезно молили перевести их от Шана
и Ная к другим напарникам. Начальник управы неизменно соглашался на
их просьбы – а потом, спустя самое малое время, озадачивал Шана
очередным свежеиспеченным лончаком. Возможно, потому, что
вырвавшись из-под сурового присмотра Шана, у других опекунов эти
юные умники ходили тихо, глядели смирно, а главное, учились охотно
– паиньки, да и только! А ведь ни Шан, ни Най ничего плохого им
никогда не делали. Но и потакать самоуверенной бестолочи нужным Шан
не считал.
И вот вам, напарники, очередной лончак, извольте радоваться.
Молодой да зеленый, ни дать, ни взять – крапива весенняя.
Новый лончак не понравился Шану даже больше обычного. Совсем еще
сопляк. И кто его только в таких годах из ученичества выпустил?
Тело, еще не успевшее толком избыть недавнюю подростковую
угловатость, лихая челка, глаза с озорным прищуром. Даже прозвание
у этого юнца несерьезное – Воробей. Тье Воробей. Ну, и куда это
годится?
Впрочем не Шану прозваниями считаться. Тому, кто с детства был
единодушно наречен Храмовой Собакой, лучше бы о таких вещах и не
заговаривать.
Подумав ненароком о своем нескладном, как и он сам, прозвании,
Шан досадливо засопел, сбился и поневоле замолк, собираясь с
мыслями.
Тут-то в управу и вбежал с воплем: «Там! Убили! Утопили! По
голове!» – заполошный крепыш.
Начальник управы просиял.
– Вот вам и работа, всем троим.
И Шан с отвращением понял, что отказаться от высокой чести
опекать лончака ему и на сей раз не удалось.
Все, что он мог – принять задание, поклониться и вместе с
напарником, прихватив с собой лончака, отправиться вслед за
всклокоченным вестником убийства.
Впрочем, убиенный посредством утопления по голове оказался хоть
и без сознания, но вполне живым. Как успел поведать по дороге
потрясенный событиями вестник, жив он остался, главным образом,
заботами Ласточки. Той, которая Забияка.
Бывшую Забияку Шан знал с детских лет и испытывал к ней изрядную
симпатию. Между ними было много общего. Они оба родились в нищете.
Их ветхие хижины стояли по соседству. Забияка была девчонкой,
Храмовая Собака был старше годами, но это не имело значения. Их
объединяло куда более важное – обостренное чувство справедливости.
А еще – внешность. Оба они, хотя и на разный лад, были некрасивы.
Шан со своим обликом кое-как свыкся – но ведь женщине такое тяжелее
достается, верно? Вот почему он был рад до ошеломления, когда
Забияку присватал рисовальщик Бай. Шан иногда захаживал к ним гости
– часто наведываться у него за недосугом не получалось, работа
съедала слишком много времени. Доводилось ему, впрочем, как раз во
время работы встречать Забияку – отныне Ласточку – вместе с мужем
на праздничных гуляниях. Выглядели они рядом забавно. Рослая
Ласточка рядом с хрупким мужем смотрелась, как дуб рядом с
тростинкой. Но опытный сыщик Шан не обманывался: его проницательные
глаза видели, что в этой паре именно тростинка – опора для дуба, а
не наоборот. Художник любил жену, и беззащитная нежность этой любви
вливала в Ласточку силу на всевозможные свершения. Шан не знал,
каким образом Ласточка очутилась на месте происшествия – но раз уж
она там очутилась, кому же еще спасти погибающего, как не ей!