Наконец младенец родился. Это был мальчик. Материнство очень осложняет жизнь. Теперь мою грудь теребили уже двое, заставляя ее кровоточить. К тому же она стала такой огромной, что мне попросту нечего было надеть. Пришлось смастерить себе несколько платьев, а поскольку шить я практически не умела, получились какие-то балахоны, в которых я стыдилась выйти на улицу. Ребенок быстро рос. Он без остановки сосал мою грудь, а вечером, когда мы с ним засыпали от изнеможения, являлся мой муж и требовал еды и секса. Теперь уже он терзал мою грудь, пока его не сваливал сон.
– Твоя грудь – самая лучшая в мире подушка, – говорил он. – А без подушки что за сон.
Я смотрела на свою грудь, на которой покоилась круглая голова черноволосого мужа, и у меня возникало странное ощущение, что мои груди – нечто чужеродное и совсем не мое. Они занимают слишком много места и только тянут из меня соки. Я просто почва, на которой они произрастают. Словно споры, прилетевшие из космоса, которые поселились и растут у меня на грудной клетке. А поскольку почва оказалась весьма плодородной, груди увеличились сверх всякой меры – какие-то громадные мячи, просто немыслимые для японки. Поэтому им все время достается, чтобы знали свое место. А заодно страдаю и я. Глядя на голову мужа, так увлеченно злоупотреблявшего моей грудью, я испытывала настоящую злость. Мысли эти посещали меня постоянно, до поры до времени я заталкивала их в дальний уголок сознания. Но в темноте ночи меня просто накрывали волны ярости. Я не смела пошевельнуться – мужа нельзя беспокоить, завтра он должен пойти на работу отдохнувшим.
Утром я просыпалась от боли в набухшей груди и пулей неслась в туалет, чтобы облегчить мочевой пузырь, пока не проснулся ребенок. Рю открывал глаза и сонно смотрел, как я кормлю сына. Вместе с молоком ротик мальчика высасывал и боль прошедшей ночи, а под взглядом его отца со мной начинали происходить удивительные вещи. Грудь становилась меньше и легче, я улыбалась мужу и чувствовала, что обретаю гармонию с окружающим миром.
Но все это длилось недолго.
Хотя наш новый дом находился в Токио, в Сэтагая все было по-другому. В Окубо было шумно и многолюдно, а здесь стояла тишина, лишь изредка нарушаемая звуком проезжающей машины или велосипеда. Дома стояли плотно, но не соприкасались, а окна даже в жару были задернуты шторами. Люди, жившие за этими шторами, редко показывались на улице. Даже мусор они выносили тайком.