Дурак, господи, какой дурак! Зачем только он устроил им обоим эту муку? Все могло бы быть так хорошо…
Она до крови прикусила костяшки пальцев, чтобы справиться с накатившим вдруг отчаянием. Резкая боль отрезвила ее, вернула ясность мыслей. Рита отдышалась и почти спокойно стукнула в стекло.
Он обернулся на звук, разглядел ее за окном, и лицо его осветилось улыбкой. Кажется, только теперь, приняв это сумасшедшее решение, он смог смотреть на нее прямо, без выматывающей душу тоски в глазах. Он считает, что поступает правильно, что так ему будет лучше. Значит, ей остается только принять его решение и поддержать его. Так она и сделает, черт ее возьми. Будет медленно умирать от боли, но не позволит себе забиться в истерике, валиться ему в ноги, хватать за колени и рыдать, умоляя остаться. Пусть уходит спокойно, не мучается чувством вины хотя бы перед ней. С него и так довольно.
Марат распахнул окно, протянул ей руку, и она ловко вскарабкалась на подоконник и спрыгнула в комнату.
– Я достала! Смотри! – Она помахала зажатой в другой руке картонной коробкой. – Мать Банана мне дала на один вечер – она же в парикмахерской работает.
– А ты сумеешь? – с сомнением спросил Марат.
– А то! Ты даже не представляешь, сколько у меня скрытых талантов, – усмехнулась она. – Снимай футболку!
Он стащил через голову майку. Рита тем временем расстелила на полу газету и поставила поверх стул. Марат опустился на сиденье, и она судорожно сглотнула, борясь с желанием прижаться всем телом к его широкой, такой надежной и сильной спине. Под тронутой солнцем кожей ходили гладкие мышцы. У основания шеи темнела маленькая родинка.
Усилием воли заставив руки не дрожать, Рита достала из картонной коробки машинку для стрижки волос, воткнула штепсель в розетку и подошла к Марату. Примериваясь, она запустила пальцы в его отросшие выгоревшие на солнце кудри. Мягкие шелковые пряди ласкали кожу, и она сдавленно кашлянула, не находя в себе сил прикоснуться к ним машинкой. Он обернулся к ней через плечо, глаза его посветлели – сталь и стекло. Тронув ее запястье, он сказал мягко:
– Ничего. Отрастут еще.
И она закусила губу. Отрастут ли? Хватит ли им времени вновь завиться в гладкие волны? Что, если он так и останется лежать где-то на чужой земле с навсегда выбритым затылком?