Олаф с тоской посмотрел в океан.
Обычно в экспедициях он не вспоминал о доме, да и некогда ему было
скучать. А тут подумалось вдруг об Ауне и девочках — даже если с
катера не ушел сигнал бедствия, теперь ясно, что случилась беда. И,
наверное, дочери об этом не узнают, но Ауне… Впрочем, это Инга еще
маленькая, а Эльга стала совсем взрослой, она все понимает, от нее
не так просто что-то скрыть. Тринадцать лет… Отправляясь в
экспедиции, Олаф не испытывал чувства вины, несмотря на старания
Ауне, но, возвращаясь, всегда жалел ее. Должно быть, потому, что,
прощаясь, она дулась, а встречая — плакала. У нее были удивительные
бирюзовые глаза. Не как небо, нет, а как настоящий самоцвет: при
разном освещении казались то голубыми, то зелеными. От слез они
становились прозрачными и зеленели. В последнее время он стал
замечать заплаканные глаза и у старшей дочери. Помогала матери не
надеяться?
Раньше Олафу не случалось думать о
том, что его ждут, это как-то само собой разумелось, а теперь и
согрело, и добавило тоски. Захотелось вернуться, обязательно
вернуться, захотелось встречи на причале Большого Рассветного.
Чтобы Инга бежала к нему со всех ног — поймать ее под мышки,
подбросить вверх. Эльга по причалу уже не бегает, стесняется, стоит
и ждет, но в последний миг бросается на шею: «Папка, папка!
Наконец-то!» — и от ее взрослости не остается и следа. А Ауне
плачет — молча плачет, незаметно сбрасывает слезы одним пальчиком,
делает вид, что сердится, но прозрачные зеленые глаза ее выдают. И
все равно вечером готовит котлеты из трески, которые терпеть не
может, — их любит Олаф.
Орка кричала вслед так жалобно, так
пронзительно… Будто он оставлял ее умирать. Скалы поднимались вверх
все круче, кое-где по краю двигаться было опасно — Олаф обходил
такие места по склону, теряя из виду кромку воды. Но неизменно
возвращался на обрыв.
В самой высокой точке острова он
обнаружил кострище, обложенное камнями с трех сторон. Огромное
кострище, больше полутора метров диаметром. И, понятно, никто не
стал бы на этом месте греться у огня — это был сигнальный костер,
видимый с воды на много километров. В ясную погоду.
Они просили о помощи… Наломать руками
дров для сигнального костра — совсем не то, что собрать дрова для
махонького очага на лежке. Притащить дрова наверх — в носках, без
верхней одежды! — на продуваемый всеми ветрами обрыв? Чтобы
побыстрей замерзнуть, что ли? Слишком мала надежда на помощь и
слишком велика вероятность умереть, шкурка не стоит выделки.
Значит, другого выхода не было? Значит, без помощи — без
немедленной помощи — их ждала неминуемая гибель?