Я сдулся, когда настал момент обыска.
К счастью, ощупавший меня тюремщик не обратил внимания ни на трусики Полины, ни на презервативы. Единственное, что его заинтересовало, – моя авторучка «Ватерман», которую он положил в лоток и выдал мне жетон с номером: «Получите на выходе…»
– А чем же он будет подписывать? – напряглась мадам Вуазен.
– Не начинайте, – буркнула синяя форма с золотыми галунами, пересчитывая капюшоны.
– Мсье Марестель! – крикнула она и добавила мне на ухо, когда упомянутый господин прошел через рамку металлоискателя: – Это заместитель директора, о котором я вам говорила. Он любит Роб-Грийе и Жана Ферра[5].
Я подмигнул: при случае не премину упомянуть их в разговоре.
– Мсье Марестель, я имею честь представить вам нашего лауреата Куинси Фарриоля.
Я пожал вялую ладонь Тсапа, лысого человечка с жевательной резинкой во рту, он небрежно поздоровался со мной и обратился к моей библиотекарше:
– Не ко времени он. Общественные организации снова претендуют на комнату для свиданий. Надеюсь, нам удастся уложиться в график.
– Разумеется, уложимся! – взвилась мадам Вуазен. – Мы не можем опоздать в магазин: нас ждет «Эко», и президент обещал зайти для прямой трансляции по Франс-3!
– Это уже не моя епархия, – отозвался Тсаи.
– А его ручка? У него конфисковали авторучку.
– Для него приготовлен карандаш в четвертой комнате.
– Да вы что? Книги не подписывают карандашом!
– А сегодня подписывайте карандашом или вообще не подписывайте! Все, удачи, я не могу остаться, извините, у меня совещание. Рад познакомиться, – добавил он в мой адрес, скользнув по мне все тем же косым взглядом.
Мадам Вуазен легонько ткнула меня локтем. И я ответил тюремному начальству, сопроводив цитату движением бровей:
– «И все-таки как же прекрасна гора…»[6]
Он смерил меня взглядом, поджав губы, явно не узнавая. Надо было напеть мелодию. Он вышел, подняв воротник теплого пальто.
– Жетон, – сказал тюремщик, протягивая мне второй жетон в обмен на удостоверение личности.
И мы пошли – из коридора в коридор, из тамбура в тамбур, от решетки к решетке, под щелчки замков и писк сигналов. Пахло мочой, аммиаком и еще чем-то сладковатым – должно быть, тянуло из прачечной, через вентиляцию. Двери камер под страховочной сеткой были выкрашены в розовый цвет, человечности ради.