Усаживаясь в полупустой вагон, юноша взглянул на часы
мобильника. Час дня. По местному одиннадцать. А с тренером и
ребятами они встретятся у вокзала Сен-Лазар, у памятника в виде
часов. Вечером, в двадцать три ноль-ноль. Самолет утром. А до
двадцати трех еще времени-то! У-у-у-у! Значит, так, сейчас в
госпиталь, быстренько передать посылку «брату Пьеру», а потом,
потом… Это ведь Париж, господи! Поехать в центр, на Ситэ, к
Нотр-Дам и Дворцу правосудия… Или нет, лучше добраться до Лувра.
Потом по Риволи – в сад Тюильри, погода-то! И дальше – как два года
назад гуляли с отцом, тогда еще не больным, а вполне даже здоровым,
– через сад Тюильри на площадь Согласия, потом по Елисейским Полям
к Триумфальной арке. А может быть, свернуть к башне?
Максим улыбнулся и посмотрел в окно – поезд как раз выбрался на
поверхность и проезжал по мосту через Сену. И вот она – башня! А
вот станция «Бир-Хакем», но с нее башню смотреть не хочется –
неудобный ракурс, как будто из-за угла подглядываешь. Иное дело – с
«Трокадеро», с холма Шайо, – вот тут вид так вид, отец именно туда
приводил Макса. Отец… Как-то он быстро сдал, слишком уж быстро.
Хотя, с другой стороны, пятьдесят семь лет, Максим ведь у него
поздний ребенок. А маме тогда было всего двадцать! Совсем молодая
девчонка, в два раза моложе отца.
Отец был археологом, они на раскопках и встретились, кажется,
где-то на юге… Или нет, под Новгородом. Мать увлекалась Древним
Египтом, и сколько книг от нее осталось! На разных языках, не
только на русском. Осталось…
Эх, мама, мама… Как говорил отец – и дернул же черт! Даже могилы
и той не осталось. Раз в год, восьмого мая, – именно тогда погибла
мама – Максим с отцом обязательно ездили на Вуоксу, к тому самому
порогу. Сложили из камней памятник, даже эмалевую фотографию
прикрутили – пересняли с той, что была: «Тимофеева Яна
Тавовна».
А фотография-то оказалась веселой – других просто не было, и
мама – красивая молодая девчонка! – улыбалась так задорно, весело,
словно бы говорила: «Ничего! Прорвемся!» Прорвемся – это было ее
любимой слово. Макс, правда, этого не помнил – слишком уж мал
был.
Со стороны матери родственников не имелось, она была
детдомовская и, по словам отца, о детстве своем вспоминать не
любила. Отец тоже жил одиноко – все родственники погибли в блокаду,
отец скончался от ран, а мать, Максимова бабушка, умерла еще в
семидесятом. Такие вот дела.