А я наткнулась на насмешливый взгляд Антона,
и покраснела.
Снова со мной как с маленькой. Я была
не против такого обращения, когда дома жила, с родителями. Доводила
папу, потом на колени к нему забиралась, как в детстве,
и он прощал.
А сейчас вдруг смутилась.
Коза-стрекоза, блин!
— Я прослежу, — спокойно кивнул Антон,
и меня оставили одну.
Болезнь протекала, как обычно у меня бывает —
в спячке. Просыпалась я на минут двадцать, и снова
отключалась. То тряслась от холода, то сдергивала с себя
одеяло, сходя с ума от жары.
И иногда чувствовала божественно прохладную, сильную
ладонь на лбу. Примерещилось, наверное.
Так продлилось два дня. У меня всегда так. В первый
день — начало болезни, потом два дня кромешного ада с температурой,
кашлем и лихорадкой, а затем резкое улучшение самочувствия.
И вот, на третий я открыла глаза с твердым намерением
прекратить болеть. Надоело жутко.
— Привет, мелкая. Ну как ты? Жить будешь?
— Мелкая — не знаю, а Маша —
нормально. Хватит меня мелочью называть, — хрипло ответила я,
и взглянула на дверь, у которой стоял хозяин дома.
Свеж, отвратительно бодр и разгорячен. И снова
смотрит с насмешкой, которую даже не пытается скрыть.
А над больными грешно смеяться, к слову!
— Как скажешь. Буду называть Марией Ивановной, —
серьезно пообещал мужчина.
Я чуть не подавилась кашлем.
Ну какая из меня Мария Ивановна?!
— Хорошо. А я буду называть тебя
Антошей, — мило улыбнулась ему, и свесила ноги с кровати.
— Наболелась?
— Да. Пора восставать из мертвых. Душ свободен?
— спросила, и мужчина кивнул, а затем вышел из комнаты,
поняв, что мне нужно переодеться.
В шкафу развешаны мои вещи, разложены на полки.
И я точно знаю, что не я чемодан разбирала. В жизни
так ровно не раскладывала шмотки, терпения не хватало на это.
А тут прям красота, хоть фотографируй на память, или в инстаграм
выставляй — мечта перфекциониста, а не гардероб.
Неужели Антон такой хозяйственный?
Открыла комод, и покраснела. Белье тоже разложено. Хмм.
Раньше я бы не постеснялась устроить скандал
по этому поводу. Разозлилась бы не на шутку, если бы
какой угодно мужчина кроме папы влез бы в личное. Даже
генералу бы высказала за то, что в моем белье рылся.
А Антону не могу. Хотя все равно бесит.
А еще, уж не он ли меня переодевал?
Я помню, что мы сидели на кухне, и о чем-то
разговаривали. И это последнее, что я помню. Дальше — провал.