Мы спускаемся на Кирочную улицу и поворачиваем во двор. После замерзшей улицы в подвале кажется тепло, пахнет сырыми опилками. Отец находит нашу поленницу и светит фонариком. Он связывает дрова и с трудом забрасывает вязанку за спину. У него радикулит, он повредил спину на флоте. В восемнадцать его призвали на флот. Тогда же и война началась. Воевал он сначала на Северном флоте, затем на Дальнем Востоке с Японией. А мама пережила блокаду, в которую ее мама, моя бабушка, умерла от голода.
Всю жизнь я ем, а от еды в памяти почти ничего не осталось. Вот, вспомнил бабушкину ватрушку. И еще вспоминаю, как отец делает бутерброды и режет их на маленькие кусочки.
«Это солдаты», – говорит он.
Почему-то солдат я ем с большим успехом…
Не помню, чтобы людей силой гнали на демонстрации по общенародным праздникам. Я с отцом ходил в колоннах неоднократно.
«Пам-па-пам! Пам-па-па!»
Впереди жарко наяривает оркестр. На мне школьная фуражка, я иду счастливый рядом с отцом и его друзьями под красным флагом. В моих руках портрет Ворошилова. Много людей вокруг – всем тепло и весело, несмотря на ноябрьский ветер. Неподалеку от Дворцового моста отец покупает мне желтый шарик. Мне очень хочется, чтобы шарик оказался водородным. Когда колонна выходит на мост, ветер налетает с утроенной силой, но люди в ответ начинают петь: «Вихри враждебные веют над нами…»
Я подпеваю, не понимая смысла. Ветер вырывает шарики у детей, и почти все шарики, хотя и не сразу, падают в черную воду. Только несколько взлетает вверх. Это водородные шарики. Смотав нитку с пальца, отпускаю свой, и он, подхваченный стихией, устремляется в небо, а после оказывается в Неве. Так и не было у меня водородного шарика, а теперь и не будет. Взрослые же за праздничным столом после демонстрации тревожно говорили про водородные бомбы.
…И еще я старательно собираю марки и жду, когда объявят коммунизм. Тогда я пойду на угол Невского и Литейного – там специализированный магазин «Филателист» – и наберу кучу китайских марок задаром. Я жду, жду, жду и перестаю ждать. Теперь марок у меня нет, потому что коммунизма так и не объявили.
* * *
Радио в нашей комнате работало постоянно. Что-то я понимал, что-то запоминал, заполняя пустоты детской памяти. Точно воссоздаю картину: я в комнате один, в динамике строгий мужской голос всякую фразу заканчивает словами: «И примкнувший к ним Шипилов!» Это для меня вовсе не анекдот. Перед глазами явственно возникает наша вытянутая комната с высоким потолком, изразцовая печь в углу, узкий шкаф, отделявший родительскую кровать от бабушкиной. Кажется, что через десятилетия слышится скрип паркета в коридоре, сырой запах борща на коммунальной кухне. Целый пейзаж, а точнее, натюрморт. Много хороших, теперь навсегда умерших вещей и «примкнувший к ним Шипилов».