ПМЖ - страница 7

---

---

За всё, в чём я был или не был,

но всё-таки был виноват,

мне пялиться вечно на небо,

где птицы на север летят.

«С высоты, и не птичьего даже…»

С высоты, и не птичьего даже,

а полёта простого шмеля,

растворён в подмосковном пейзаже,

как репейник какой-нибудь я.

Зверобой, подорожник, крапива,

хвощ, полынь, василёк, лебеда.

Проплывают по небу лениво

туч недоеные стада.

И, когда унесёт электричка

в непролазные дебри Москвы,

сохранится надолго привычка

быть на голову ниже травы.

Пусть куражится спьяну Тверская;

но от воздуха, как во хмелю

я иду по Ордынке, кивая

пролетающему шмелю.

За душой тишина вместо денег,

денег нет и не будет, дай бог.

Я в 2005-м – репейник,

а на будущий – чертополох.

«После ливня – голубое…»

После ливня – голубое,

не бывает голубей,

и на фоне неба – двое, —

двоеточье голубей.

Туч растрёпанные клочья,

как потёки от чернил.

Третьего для многоточья

не хватает – ливень смыл.

«Где я? Об этом едва ли кто знает, – …»

П. Б.

Где я? Об этом едва ли кто знает, —

в первую очередь сам.

Дворником ветер дворы подметает,

прячется по чердакам.

Не серединка и не половинка,

в смысле: ни то и ни сё, —

вместо закладки сухая былинка

в томе «Худ. лита» Басё.

«Голубизна переходит…»

Голубизна переходит

в светло-зелёное – цвет

моря на мысли наводит,

смерти, как видимо, нет.

От удивленья присвистни,

смерти не будет? Да-да!

Впрочем, как не было жизни,

как таковой никогда.

«Когда сомневался Мефодий…»

Когда сомневался Мефодий

и не сомневался Кирилл,

язык, растворённый в природе

на птичьем со мной говорил.

О чём-то пиликал кузнечик

на тоненькой скрипке своей,

и молча, в преддверии речи,

былинку тащил муравей.

«Что касается грешного…»

Что касается грешного

моего языка —

вырву с корнем, сердешного,

и не дрогнет рука.

Чтобы больше не связывал, —

(нету связи прочней)

с пожелтевшими вязами

по-над речкой моей.

«Три аккорда, и не больше…»

В. Г.

Три аккорда, и не больше

в лучшем случае – четыре,

но без них сегодня – боже! —

стало зябко в этом мире.

Стало зыбко и безмолвно,

стало пасмурно и сыро,

растерялись сразу – словно

потеряли командира.

Вдруг возникло ощущенье,

что пришёл конец надежде,

и прощанье и прощенье

не рифмуются, как прежде.

Три аккорда. Мало? Много?

Разве в этом дело, если

безотчётная тревога

крест поставила на песне.

А на ясеневой ветке

интровертом безутешным

воробей, как кенарь в клетке,

разорялся утром вешним.

Следующая страница

---

---