Пройдя мимо двери тещи, за которой та, как обычно, вела разговор с невидимым собеседником, Сулейман взялся за дело.
Все у нее подсчитано.
Сколько, с кем.
Наверняка письма хранит, записочки.
А чего он хотел? Будто не ясно было, с кем связывается.
Сначала он вынимал и складывал аккуратно, потом принялся бросать как попало.
Духи, блузки, чулки кружевные, лифчик розовый игривый с прозрачными чашечками.
Так это он сам ей купил по случаю.
Разворошив шкафы, рассыпав на кухне крупу, скинув с полок книги, разбушевавшийся Сулейман ничего бросающего тень не обнаружил. Только Эстер напугал – она, приняв происходящее за давний обыск, погубивший родителей, принялась издавать истошные звуки.
Когда ключ жены повернулся в замке, муж сидел на полу, обхватив голову руками, не зная, куда деться от воя старухи.
– Что здесь происходит? – поинтересовалась вошедшая голосом психиатра.
– С кем? – спросил Сулейман, непоправимо страдая от ее подлинного, выдержанного в бочке семи лет семейной жизни спокойствия и собственного, бултыхающегося внутри, бешенства.
Один с работы.
На вечере у Ларисы с ее знакомым.
Игорь из твоей лаборатории.
В санатории с двумя военными…
Она охотно загибала перчаточные фаланги, заведя по-детски глаза к потолку. Коричневая кожа поскрипывала.
– А ребенка я сама убрала. Чтобы тебя не обманывать. Чтобы ты чужого не растил.
В ее недрогнувшем голосе, в спокойствии не было гнева, мстительности, истерики, от нее исходило пережитое, продуманное, и это Сулеймана изничтожало.
– Ты, сука! – крикнул он патетически, осознавая нелепость и своих слов, и своей злобы, и всего себя целиком.
Она стянула перчатки, похлопала ими о ладонь и сказала, что сама наведет порядок, а он пусть котлеты ставит – ужинать пора.
И пока Сулейман, погрузившись в полузабытье, переворачивал подгорающие мясные комки, пока хрустел тапками по рассыпанной гречке, пока она собирала с паркета шерсть, шелк и крепдешин, с ним случилось не озарение, нет, но что-то на него снизошло.
Что часто снисходит на людей, ищущих и живых, когда возраст катится к сорока.
Сулейман Федорович понял – он неправильно живет жизнь.
На следующий день это не покинуло Сулеймана Федоровича, а, напротив, окрепло.
Он стал молчалив, любовниц забросил, на работе сделался рассеян, разноцветные провода и научные достижения больше его не тешили.