Хотя я не могла вспомнить цель этого эксперимента, я с нетерпением ожидала результат.
Я запишу в своем дневнике: от гипотезы к выводу, и изложу все так аккуратно и подробно, что даже идиот сможет проследить ход моей блестящей мысли.
Химические журналы будут драться за право опубликовать мой труд.
И все же в этом сне ощущалась неописуемая печаль: печаль, которая бывает, когда голова и сердце не могут прийти к согласию.
Одна половина меня была переполнена счастьем. Другая – хотела заплакать.
Когда я проснулась, где-то звонил колокольчик.
Мои глаза отказывались открываться. Такое ощущение, что, пока я спала, кто-то их заклеил.
– Поторопись, – говорил голос мисс Фолторн. – Уже прозвенел звонок.
Я уставила на нее затуманенный взор.
– Твоя форма на стуле, – продолжила она. – Одевайся и спускайся к завтраку. На столе стоит кувшин. Умойся. Почисти зубы. Постарайся выглядеть презентабельно.
И с этими словами она ушла.
Как человек может быть таким переменчивым? – удивилась я.
Видимо, настроение этой женщины привязано к некоему внутреннему флюгеру, который беспорядочно крутится во все стороны. В один миг она почти нежна, а в следующий превращается в старую каргу.
Даже непостоянная Даффи, от которой я узнала эти умные слова, ни в какое сравнение не шла с этим циклоном.
Старый диван, набитый конским волосом, застонал, когда я сначала села, а затем встала на ноги. Моя спина ныла, колени онемели, шея болела.
Я уже предчувствовала, что это не будет красный день календаря.
Я заставила себя втиснуться в школьную форму, приготовленную мисс Фолторн: нечто вроде темно-синего шерстяного платья без рукавов с плиссированной юбкой, черные колготки, белую блузку. Венчали весь этот ужас галстук в диагональную желто-черную полоску – школьных цветов – и темно-синий блейзер.
Я скривилась, разглядывая свое отражение в серебряном чайном сервизе, стоявшем на приставном столике. Жуть, да и только! Я похожа на какую-нибудь леди в мешковатом купальном костюме со старых викторианских фотографий.
Я цапнула кусочек сахара и запила его кисловатым молоком из кувшина.
Жизнь – это боль! – подумала я.
И тут я вспомнила о трупе в комнате наверху и сразу приободрилась.
Приходила ли ночью полиция? Наверняка.
Вряд ли ситуация позволяет мне задавать вопросы, но ведь никто не запрещал держать глаза открытыми и ушки на макушке, не так ли?