Тогда он говорил:
– Мне так стыдно, стыдно, стыдно… но ты ни в чем не виновата, невинное дитя…
Теперь он шипел:
– Убирайся с моего порога, ты, шлюха грязная! Что ты здесь забыла, когда…
Дэниэл Шоу был нежен с ней… до определенного момента. До первой попытки Аннеты Боунс разрушить его успешную и замечательную жизнь. Она объясняла себе это просто: ей так хотелось. А добиваться того, чего хочется – разве не в этом скромном процессе и кроется сама суть удовольствия? В любом случае, Дэниэлу очень не понравилось, когда она во время второго их раза спросила имя его жены. Имена детей. Где он живет и где работает.
Тогда он сказал лишь:
– Слушай, не твое это дело. – нахмурившись.
Теперь он шипел еще тише, от того и страшнее:
– Я убью тебя, если ты переступишь порог моего дома, шлюха! Убирайся вон! Как ты вообще нашла меня?
Она жила опасной жизнью – даже слишком для девушки ее положения. Если бы Список предложил ей не того парня (а он вполне мог быть на такое способен) – то она бы уже валялась где – нибудь с перерезанным горлом, не иначе. Потому, что жизнь Аннеты Боунс была насыщенной в отношении угроз, тумаков и пустых обещаний насильственной смерти от жертв ее молодого и красивого тела. Она даже однажды висела на волоске – потому что от янки много чего можно ожидать; однако это не сломило ее уверенности. Она считала себя единственной способной на это – эдакой мстительницей, Робин Гудшей нашего поколения, отнимающей у богатых на любовь это самое богатство… и не отдавая его никому. Принося страдания и захолустье там, где еще недавно билось и цвело любящее сердце.
После третьего раза Дэниэл ушел. Ушел он, но она настигла его позже. И еще. И еще. Она считала, что, в принципе, могла бы быть неплохим частным детективом, находя людей, как бы они от нее не прятались – все равно не выходило. Даже если они переезжали, Аннета каким – то совершенно фантастическим способом находила их, случайно встречаясь на улице, в кино или же торговом центре, к ее собственному счастью и горю экс – любовника.
У Дэниэла Шоу на лбу выступила испарина. Его дыхание сперло, грудь ходила взад – вперед, а слова вырывались толчками. Еще немного – и у него из уголков рта полилась бы белая пена, словно бы у загнанного старого пса. Да, пес – это слово характеризовало Мистера Четырнадцатого как нельзя лучше.