Сама не знаю почему, но я стыдилась, что не могу родить ребенка, которого так отчаянно хотела, которого так отчаянно хотел твой отец. Когда сотрудник агентства по усыновлению положил тебя мне на руки, ты стала моей. Как будто бы тебя родила я, и, полагаю, сама жаждала в это верить. Поэтому мы с твоим отцом – упокой Господь его душу – так и поступили. Мы никогда ни словом с тобой об этом не обмолвились, так тебе и не сказали. И ты выросла, считая нас своими родителями.
Теперь же, чувствуя, что скоро умру, я не в силах унести это с собой. Но и сказать тебе об этом со смертного одра тоже не могу, не могу так с тобой поступить. Я пишу это письмо ради нас обеих. Но ты должна знать правду, потому что это правда.
Я очень сожалею, что не имела достаточно смелости быть честной с первой минуты. Сказать тебе, как благодарна была, как ты стала моей еще до нашей встречи, с той самой секунды, когда сотрудник агентства по усыновлению позвонил нам и сообщил эту новость.
Я надеюсь, что ты меня простишь, моя дорогая девочка. Ты моя дочь, и я люблю тебя всем сердцем.
Мама.
Беа вытащила письмо из-под толстой скрепки и просмотрела бланки. Документы об удочерении двадцатидвухлетней давности, выданные агентством по усыновлению «Рука помощи» в Брансуике, штат Мэн.
Дрожащими руками Беа засунула бумаги в конверт, прошлась по переулку, потом остановилась, вынула письмо и перечитала. Написанные черными чернилами слова начали сливаться: «Должна была сказать… Сотрудник агентства по усыновлению… Прости…» Если бы не мамин почерк и качественная бумага, которую она использовала для своей корреспонденции, Беа подумала бы, что ее кто-то разыгрывает.
«Удочеренная? Как так?»
Письмо и документы переслала юридическая фирма, о которой Беа никогда не слышала; ее мать Кора Крейн давно овдовела и была небогата, и когда умерла в прошлом году, после нее остался всего лишь скудно обставленный съемный коттедж, где она жила круглый год, слишком далеко от пляжа на Кейп-Коде, чтобы в нем поселиться. Беа осмотрела все ящики и шкафы, собирая последние драгоценные напоминания о матери, и будь это письмо в доме, нашла бы его. Ее мать, совершенно очевидно, устроила так, чтобы Беа узнала эту новость значительно позже ее смерти, когда немного утихнет скорбь.
Она попыталась представить мать, самого милого человека, которого когда-либо знала, сидящей в кровати в хосписе, пишущей это письмо и, скорее всего, страдающей. Но перед глазами вставала другая картина: ее мать, ее отец двадцать два года назад знакомятся с Беа, которой один день от роду. «Вот ваша дочь», – сказал, наверное, сотрудник агентства по усыновлению. Или что-то в этом роде.