Утром я захотела увидеть кузину Мариетту, но мне сказали: «Не ходи лучше». – «Почему же?» – «Потому что…» Потом меня опять повели на похороны, как после смерти матери. И опять люди говорили: «Куда бы пристроить малютку?..» Внизу жил толстый господин, он содержал столовую. Он сказал: «Если она хочет, я ее возьму в прислуги». Я помнила, как мать и кузина Мариетта говорили мне, что надо трудиться, чтобы зарабатывать на хлеб. Я согласилась пойти к нему. Он увел меня с собой и сразу же приказал мне мыть посуду, полоскать стаканы и прислуживать ремесленникам, которые приходили сюда обедать… Вот тут-то уж голова не кружилась, потому что помещение находилось в подвале, и туда надо было спускаться по лестнице. И зала, и кухня, где я мыла посуду, освещались лампами, так как дневной свет не проникал сюда. По крайней мере, солнце и хорошая погода здесь не манили меня на улицу.
– И это все, что было хорошего? – грустно сказал Пьер.
– Да, – ответила Мари, – у дяди Мишара была тяжелая рука, и он не очень-то церемонился… О! Он умел бить.
– Злой человек! Он бил тебя?
– Не то чтобы злой; но почти каждый вечер, когда он напивался то с одним, то с другим гостем, разгоряченный вином, он ничего не приказывал без того, чтобы не ударить.
– И все-таки ты осталась у него?
– Что же мне было делать? Я зарабатывала свой хлеб. Работники, приходившие сюда поесть и выпить, обходились со мной довольно любезно. Благодаря волосам, которые дядя Мишар позволял мне носить как сейчас, они меня прозвали «маленькой жницей», потому что цвет моих волос напоминает колосья. Со мной обращались ласково. Хотя дядя Мишар и бил меня, но на другое утро он старался лаской загладить свою вину и протягивал мне руку в знак перемирия.
Одним словом, было сносно. Так продолжалось месяца три. Но однажды вечером, когда я, по его мнению, недостаточно быстро вытерла стол, дядя Мишар поступил со мной еще хуже. Он схватил меня за плечи, ударил головой об стену и убил бы меня, если бы рабочие не прибежали мне на помощь. Он был пьян вдребезги… Когда меня увели, то я слышала, как он кричал: «Уведите ее! Я не хочу больше ее видеть, эту лентяйку, которая даром ест и ничего не делает! Или я задушу ее!»
– И ты смеешься, рассказывая это! – удивился Пьер.
– Да, потому что мне, право, было смешно в ту минуту. Я отлично знала, что не была лентяйкой. Что касается еды, то я, по правде сказать, всегда ела досыта, потому что дядя Мишар не был жадным.